Он мысленно приказывал «апельсину» не спешить, не мчаться во весь опор над летящей от горизонта землей. Он боялся, что в каком-то городе или поселке опять заплачет девчонка, впервые столкнувшись с несправедливостью и болью — ведь не так просто вскрыть нарыв Базы!
Минуты неслись, словно подхваченные порывами осеннего ветра, и слишком маленькой была планета, чтобы затеряться над ней в облаках, не найти дорогу к тихой комнате, где ждал Либетрау.
И вновь — поблекшая зелень лужайки, песчаные дорожки парка, откуда начался когда-то путь Роберта в незнакомый мир. Крепкое рукопожатие Либетрау. Медленно плыли над головой черные ветви. Чуть покачиваясь, торопился к земле одинокий коричневый лист.
И наконец — слова Либетрау, неожиданные, страшные слова, и что-то оборвалось внутри, и стало пусто и тяжело, и в сознании в последний раз судорожно вспыхнули и долго-долго гасли унылые синие огни.
Потом был темный зал, экран, который показывал знакомые коридоры, и голос Либетрау произнес:
— Одновременно взорвались регенераторы, аварийный центр и система управления…
«Какая система управления? — недоуменно подумал Роберт, потом сообразил: — Главный Мозг…»
А кто-то невидимый медленно вел его по коридорам, и он опять был там, на Базе, ставшей почти неузнаваемой. Он вглядывался в полумрак и наконец догадался, почему База стала неузнаваемой.
Двери. Двери всех каморок были распахнуты настежь, и именно они, а не лежащие в коридорах люди кричали о том, что случилось нечто невероятное, из ряда вон выходящее. Ведь люди могли просто напиться в своих каморках и барах, и спать у холодных стен, но распахнутые двери, впервые широко распахнутые двери…
Люди лежали в полумраке коридоров, их глаза были открыты, слепые стеклянные глаза, так и не увидевшие голубых небес. Роберт старался не смотреть на лица, щурился, чтобы не узнать, не увидеть… Пусть остается надежда!
Либетрау продолжал тихий рассказ, и слова невольно оседали в памяти, проникали в сознание, хотя Роберт не желал слушать, смотреть, узнавать…
Воздух ушел с катастрофической быстротой — взрывы были настолько сильны, что нарушили герметичность Базы. Регенераторы и аварийный центр не работали, и уже невозможно было устранить страшных последствий. Разрушенный Главный Мозг не мог открыть входы в ангары, а склад, в котором хранились скафандры для выхода на поверхность, оказался пуст — кто-то предусмотрел и это…
Телекамера плыла по коридору, заглядывала в каморки, всматривалась в лица…
Склад оказался пуст… Все-таки кто-то добился своего! Роберт не хотел даже мысленно называть имени этого «кого-то», с упрямством ребенка заставляя себя поверить, что это не Софи, что Софи спаслась…
Перекошенные треснувшие стены. Рухнувшие с потолка плиты обшивки закрыли проход. Из-под огромной серой плиты страшно и нелепо торчит чья-то нога в тяжелом ботинке…
Его передернуло, но он не в силах был отвести взгляда. Вот сейчас, вот!.. Телекамера заглянула в очередную каморку, и Роберт едва удержал рвущийся из горла крик.
«Нет, нет, только не она!» — в исступлении твердил он про себя, а глаза уже быстро обегали такую знакомую каморку: кровать, кресло, книги и бокал из-под коктейля на полу.
Каморка была пуста. Роберт почувствовал, что дрожит, и с ужасом смотрел в коридор, и опять щурил глаза, чтобы лица превратились в расплывчатые бледные пятна, чтобы не узнать…
О чем они думали, когда от взрывов содрогнулась База и весь астероид? Цеплялись за жизнь или с облегчением поняли, что наконец-то наступает освобождение? Метались по коридорам или просто вышли из тесных каморок, чтобы в первый и последний раз посмотреть в глаза друг другу и спокойно ждать конца?
…А это его каморка, туда можно смотреть смело. Черная клякса все так же расплывалась по потолку, а из шкафа были выброшены все журналы, покрыв пол разноцветным ковром.
Мелькнул перед глазами кто-то полураздетый, длинные светлые волосы закрывают лицо… Нет, не смотреть, не узнавать, оставить лазейку для надежды!
Коридоры, коридоры, каморки, бары, кинозалы… Он опять был там, в каменной толще изуродованного астероида, далеко-далеко от Земли, там, где с потолка обсерватории в вечной ухмылке кривится черная пустота, а эхо одиноких шагов уныло гремит в коридорах.
Чем ближе к центру Базы продвигалась телекамера, тем больше было разрушений. Роберт видел покореженные плиты и лохмотья обшивки, которые отвалились от стен, обнажив сплетение разноцветных проводов и труб, видел исковерканные двери, обломки кроватей и кресел, темные бутылочные осколки, обгоревшие куски белой ткани и одинокий журнал, повисший в паутине проводов. А дальше был темный провал. Глубокий колодец на месте регенерационных отсеков. Камера смотрела вверх — скользили освещенные мощным прожектором стены — и высоко-высоко виднелись яркие звезды.
Помощь не успела. Неужели это он, Роберт Гриссом, виновен в гибели Базы? Неужели это из-за его заблуждений и упрямства задыхались в темных коридорах люди, пусть злые, пусть бессердечные, пусть подлые, но все-таки — люди?
— Когда… это… случилось? — прохрипел он, со страхом ожидая ответа.
— По предварительной оценке, около полугода назад, — ответил Либетрау.
Роберт рванул ворот рубашки, мешавший дышать.
Он не был виновен в гибели Базы. Полгода назад он находился еще на пути к Земле.
Как же это могло произойти? Они не вернулись на Базу, и там, конечно, узнали о подстроенной им ловушке. Софи или Гедда, или Паркинсон, или еще кто-нибудь пришел в радиоузел, и бесстрастный Энди пересказал то, что нашептали ему голоса из наушников. И опять кто-то шел по тихим коридорам и осторожно нес ящики с взрывчаткой, и не оказалось на пути Майкла Болла, чтобы помешать страшному замыслу. В грохоте взрывов рушились перекрытия, и звезды с любопытством заглядывали в полумрак коридоров, где метались странные маленькие существа, которые непонятно зачем гнездились внутри крохотного каменного обломка.
Роберт поймал себя на том, что человеком, несущим взрывчатку, в его представлении оказывается Софи, все время Софи, и стиснул зубы от боли. Либетрау продолжал что-то говорить, но Роберт никак не мог вникнуть в смысл слов. Он видел, как Софи, задыхаясь от тяжести, несет по коридорам белые пластмассовые ящики, а потом возвращается в каморку и падает лицом на смятую постель, чтобы, отдохнув, продолжить подготовку к смерти.
Что там показывает камера? Руки Роберта задрожали так сильно, что он вцепился в подлокотники кресла. Господи! Детские кубики… Разноцветные детские кубики, рассыпанные по полу. И маленькая рука, свисающая с кровати… Нет, закрыть глаза, не видеть это!
А коридоры все тянулись и тянулись, словно разматывалась бесконечная цепь, и бледные лица страдальчески смотрели на него. И вдруг — знакомый тупик! От напряжения у Роберта заболели глаза. Почему так плохо видно? Уверенность крепла, росла, наивная уверенность в чудо, родившаяся только из одного желания, чтобы было так, а не иначе.
