– Проверю еще через несколько часов, – объявила она. – А сейчас…
Она проковыляла к ближайшему кожаному креслу – довольно роскошному и удобному, хоть и заляпанному глиной, – плюхнулась в него и, мгновенно отключившись, захрапела. Ой, мамочки, она, оказывается, храпит! Мы с Ти Джеем решили расположиться в кладовке, подальше от стонов умирающей газонокосилки. В смысле, от храпа Алекс.
Там мы соорудили себе из брезента что-то вроде тюфяков.
Ти Джей занялся чисткой винтовки и затачиванием штыка – у него такой ежевечерний ритуал.
Я улегся и стал смотреть на дождь, который барабанил по стеклянной крыше. Крыша немного подтекала, и вода просачивалась внутрь, капала на металлические стеллажи, отчего в кладовке стоял запах влажной пыли. Но мне все это даже нравилось. Пускай себе барабанит, так спокойнее.
– И что будет завтра? – спросил я Ти Джея. – Если поконкретнее?
Ти Джей рассмеялся:
– Поконкретнее? Я сражаюсь с двадцатифутовым великаном, пока один из нас не убьет противника или не выведет его из строя. Тем временем великаний глиняный воин сражается с Алексовым глиняным воином, пока кто-то из них не разобьется. Алекс… ну, не знаю, всяко подбадривает свое пугало. А ты лечишь меня, если можешь.
– А это разрешается?
Ти Джей пожал плечами:
– Насколько я знаю, разрешается все, только вам с Алекс нельзя вступать в бой.
– А ничего, что твой противник на пятнадцать футов выше тебя?
Ти Джей расправил плечи:
– Это ты загнул. Не такой уж я коротышка. Во мне почти шесть футов!
– Почему ты так спокоен?
Ти Джей изучал лезвие штыка, держа его вертикально перед глазами. И от этого его лицо казалось располовиненным, как маска двуединства.
– Я столько раз принимал неравный бой, Магнус. Ну, вот на острове Джеймс, в Северной Каролине. Мы стоим плечом к плечу с моим другом Джо Уилсоном, и тут снайпер мятежников… – Ти Джей нажал воображаемый спусковой крючок. – Это мог быть и я. Мог быть любой из нас. Я упал наземь, перекатился и стал глядеть на небо. Тут-то меня и накрыло покоем. Я перестал бояться.
– Ага. Обычно это называется шок.
Он помотал головой:
– Не-а, я ведь тогда увидел валькирий, Магнус. Всадниц, круживших в небесах над нашим полком. И я наконец поверил, тому, что мне все время внушала мама: что мой отец – бог Тюр. И во все эти сказки про скандинавских богов в Бостоне. И тогда я решил… В общем, что будет, то и будет. Мой отец – бог храбрости, так пускай он мной гордится.
Случись со мной такое, я бы, наверное, решил что-то другое. Мой отец гордится мной за то, что я исцеляю раненых, люблю природу и терплю говорящий меч. И это меня устраивает.
– А ты с отцом встречался? – спросил я. – Он ведь тебе подарил твой штык, да?
Ти Джей бережно укутал штык в замшевый лоскут – словно в колыбельку уложил.
– Штык меня ждал, когда я заселился в «Вальгаллу». Я никогда не видел Тюра воочию. – Ти Джей пожал плечами. – Но каждый раз, принимая вызов, я будто делаюсь к нему ближе. Чем опаснее, тем ближе.
– Сейчас-то ты к нему, наверное, совсем вплотную, – предположил я.
– Ага. – Ти Джей ухмыльнулся. – Славное времечко.
За сто пятьдесят лет этот бог даже не пожелал взглянуть на сына. А ведь такого храбреца, как Ти Джей, еще поискать. И все же Ти Джей не чувствовал себя брошенным. Я знаю многих эйнхериев, которые в глаза не видели своих родителей. Все эти скандинавские божества не особо рвутся проводить время с детьми. Может, оттого, что детей у них сотни, а то и тысячи. Или оттого, что они, эти божества, – порядочные придурки.
Ти Джей вытянулся на брезентовом тюфяке:
– А сейчас мне надо придумать, как победить великана. Боюсь, лобовой штурм тут может не прокатить.
Для рядового Гражданской войны на редкость творческий подход.
– И какой у тебя план? – поинтересовался я.
– Да никакого! – Он натянул на глаза козырек фуражки. – Может, во сне что привидится. Спокойной ночи, Магнус.
И Ти Джей захрапел почти так же громко, как Алекс.
А мне вот что-то не храпелось.
Я лежал без сна и гадал, как там Сэм, Хафборн и Мэллори. Я беспокоился за Блитцена с Хэртстоуном. От них уже пять дней ни слуху ни духу. И что это за точило такое, если они столько с ним возятся? Ньёрд ведь обещал, что я увижу их до того, как начнется самая жесть. Надо было заставить его поклясться ножками мирового стандарта.
А потом в голову полезли мысли о моем грядущем поединке с Локи. Состязаться в оскорблениях с самым красноречивым божеством! Взбредет же такое в голову! Да будь этот мед Квасира хоть трижды волшебным – где гарантия, что я побью Локи на его поле?
Нет, никакого напряга, правда. Ну, подумаешь, я умалюсь до жалкой тени и низринусь в Хельхейм, все мои друзья поумирают, а Рагнарок погубит все Девять Миров. Поискать, что ли, сборник викингских ругательств в местной сувенирной лавке?
Ти Джей похрапывал. Вот это, я понимаю, мужество и оптимизм. Мне бы хоть десятую долю и того и другого, когда я сойдусь в поединке с Локи.
Но что-то мне подсказывало, что даже на десятую долю рассчитывать не приходится. И отчего-то у меня вдруг случился отчаянный насморк.
Спасибо дождю: он меня убаюкал, и я наконец заснул. Правда, сон не принес мне ни отдыха, ни облегчения.
Я стоял на палубе Нагльфара, корабля мертвецов. Вокруг так и толпились драугры, в лохмотьях и полусгнивших доспехах. Заржавленные копья и топоры смахивали на обгоревшие спички. В костлявых грудных клетках теплился воинский дух – угасающее синее пламя едва цеплялось за остатки головешек.
Тысячи и тысячи драугров тащились по палубе к носу корабля, увешанному знаменами. И еще больше знамен колыхалось под стылым ветром на реях. На знаменах было от руки начертано: ЗАПЕВАЙ! ДРАУГР, ШИРЕ ШАГ! ДАЕШЬ РАГНАРОК! И другие кошмарные лозунги, которые сочинить в состоянии только бесчестные мертвые.
Локи не показывался. Зато у штурвала на возвышении, склепанном из обрезков ногтей, стоял великан. Такой старый, что мне он тоже сначала показался зомби. Я никогда его прежде не видел, но слышал о нем немало. Хрюм, капитан Нагльфара
[48]. Само его имя означает «дряхлый». Голые руки выглядели совсем иссохшими. С обтянутого кожей черепа свисали клочья белых волос. Прямо доисторический человек, которого нашли в тающем леднике, – я таких видел на фотографиях. Запрелый белый мех прикрывал его изможденное тело.
Но бледно-голубые глаза, напротив, казались очень даже живыми. Не такой уж он, видно, доходяга, как можно подумать. Хрюм потрясал топором размером с меня. В другой руке он держал щит, видимо, сделанный из грудинной клетки какой-то большущей зверюги. Пустоты между ребрами зверюги при производстве залили металлом и утыкали шипами.
