Первые часов этак двенадцать мы держались исключительно на адреналине и ужасе. Мы переоделись в сухое. Я залечил стопу Мэллори. Мы поели. Говорили мы мало – больше кряхтели и показывали пальцами. Никто не спал. Сэм прочитала свои молитвы – вот ведь сила воли, мы-то, остальные, двух слов не могли связать.
В конце концов, когда серое солнце опустилось за горизонт, а мир не перестал существовать, мы решились поверить, что Нагльфар таки не плывет за нами. Локи не выломится из своей крохотной тюрьмы. Рагнарок, если и наступит, то не этим летом.
Мэллори сжимала орех в пальцах. Она отказывалась выпускать его из рук. Она устроилась на носу корабля, вглядываясь в море прищуренными глазами, ее огненно-рыжие волосы развевались на ветру. Примерно через час к ней подошел Хафборн Гундерсон и сел рядом. И она его не убила. Он долго бубнил что-то, я не прислушивался. Она расплакалась, выплескивая что-то такое, что было, похоже, даже горше яда Локи. Хафборн обнял ее за плечи. Выглядел он не то чтобы счастливым, но довольным.
На следующий день Блитцен и Хэртстоун переключились в режим заботливых мамочек и стали следить, чтобы каждый покушал, чтобы никто не мерз и не оставался один, если только сам не хочет побыть в одиночестве. Хэртстоун часами слушал Ти Джея, который говорил о войне, о рабстве и о том, что такое честь по чести брошенный вызов. Хэрт отлично умеет слушать.
Блитцен с обеда и до вечера сидел с Алекс Фьерро и учил ее делать кольчужные жилетки. Не знаю, насколько Алекс была нужна его наука, но, похоже, работа помогала им обоим успокоить нервы.
Вечером, помолившись, Самира подошла ко мне и предложила вкусить плода (плода финиковой пальмы, если что). Мы жевали и смотрели на странные созвездия Йотунхейма, мерцающие в небе.
– Ты был великолепен, – сказала она.
Я не сразу поверил своим ушам. Самира скупа на похвалу примерно настолько же, насколько Мэллори скупа на извинения.
– Ну, это все-таки была не поэзия. Сплошная паника и ничего больше.
– А может, между тем и другим невелика разница, – сказала Сэм. – Все равно, прими мои поздравления, Чейз.
– Ладно, спасибо.
Я стоял рядом с ней, глядя на горизонт. Так хорошо было просто быть вместе с другом, любоваться звездами и не беспокоиться о том, что через пять минут мы оба умрем.
– Ты тоже была молодец, – сказал я. – Сумела-таки не подчиниться Локи.
Самира улыбнулась:
– Ага. Мне хватало, о чем поблагодарить в сегодняшней молитве.
Я кивнул и подумал: может, и мне стоит сказать «спасибо»? В смысле, не только друзьям, которые со мной на этом корабле. Например, Сигюн за ее молчаливую поддержку, ее тихое сопротивление мужу. Интересно, если боги снова засадят Локи в пещеру, Сигюн пойдет за ним?
И, пожалуй, дядю Рэндольфа тоже стоит поблагодарить за его заметки о меде Квасира. Он пытался сделать что-то хорошее напоследок, хотя перед этим, конечно, эпически меня предал.
При мысли о Рэндольфе мне вспомнились голоса из Хельхейма, манившие присоединиться к ним во тьме. Я убрал это воспоминание подальше. Пока что я не готов думать об этом.
Сэм показала на Алекс, которая примеряла кольчужную жилетку.
– Иди и поговори с ней, Магнус. Во время перебранки ты устроил большую сенсацию.
– В смысле… ой. – Меня аж скрутило от смущения, как будто это самое смущение решило спрятаться у меня в правом боку.
Ведь я в присутствии восьми моих ближайших друзей и нескольких тысяч врагов объявил, что мне до ужаса понравилось, когда Алекс, втайне от всех, меня поцеловала.
Сэм хихикнула:
– Как знать, может, она будет не слишком бушевать. Иди. Разберись уже с этим.
Ей легко говорить. В отношениях Самиры и Амира все было ясно как день. Они были обручены, ко взаимной радости, и Сэм не приходилось переживать из-за поцелуев тайком под одеялом. Она ведь порядочная мусульманская девушка и такими вещами не занимается. Какая жалость, что я не порядочная мусульманская девушка.
Я пошел к Алекс. Заметив мое приближение, Блитцен нервно кивнул мне и смылся.
– Что скажешь, Магнус? – Алекс развела руки в стороны, демонстрируя свой новый образ.
– Угу, – кивнул я. – В смысле, мало кому под силу соорудить клетчатую кольчужную жилетку, но все равно угу.
– Это не клетка, – возразила Алекс. – Это cuadros, ромбы. Расположенные в шахматном порядке.
– Ладно.
– Что ж… – Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня взглядом, в котором читалось: «И что же нам с тобой делать?..» Так на меня смотрели учителя, тренеры, социальные работники, полицейские и некоторые близкие родственники. – Это твое заявление там, на Нагльфаре… все это весьма неожиданно, Магнус.
– Я… ну да. Я вообще плохо соображал, что несу.
– Это очевидно. Как тебе вообще такое в голову пришло?
– Ну, ты же меня и правда поцеловала.
– Я имею в виду, нельзя ни с того ни с сего на человека такое вываливать. Раз – и вдруг оказывается, что я лучшее, что случалось с тобой в жизни?
– Я… я не совсем то хотел… – Я осекся. – Слушай, если ты хочешь, чтобы я взял свои слова обратно…
Закончить эту фразу я не смог. Я вообще не видел способа вырулить из этого разговора, не сев в лужу. Может, это у меня что-то вроде похмелья после меда Квасира – расплата за успешное выступление на Нагльфаре?
– Мне нужно время, – сказала Алекс. – То есть, мне лестно, конечно, но это было как гром среди ясного неба.
– А…
– Я не начинаю крутить роман с каждым встречным эйнхерием, только потому, что у него симпатичная мордашка и хорошая стрижка.
– Ага. Не начинаешь. Симпатичная мордашка?
– Я ценю твое признание. Правда. Но давай пока отложим это дело, когда буду готова, я сама скажу. – Она вскинула руки. – Возьмем паузу, Чейз.
И она зашагала на другой конец корабля, обернувшись на ходу с такой ухмылочкой, что у меня пальцы в шерстяных носках поджались.
Рядом со мной откуда-то возник Хэртстоун. По выражению его лица, как всегда, невозможно было понять, о чем он думает. Его шарф, по неизвестным причинам, был уже не в красно-белую полоску, а в красно-белую клеточку, то есть в ромбик. Мы стояли и смотрели, как Алекс шествует прочь.
– Что это было? – спросил я.
– В языке жестов нет для этого слов, – ответил он руками.
На третий день нашего плавания Ти Джей крикнул:
– По носу земля!
Я думал, надо говорить «прямо по курсу земля», но мало ли, вдруг во времена Гражданской войны было принято иначе.
Мы все столпились на носу «Большого банана». Впереди, насколько хватало глаз, простиралась ало-золотая равнина, словно мы плыли прямо в пустыню Сахара.
