– Это все плебеи, – говорит Декс, появляясь рядом со мной. – Все до единого.
– Кровавый Сорокопут, – бледнея при виде меня, ко мне подходит человек в белом. – Я – лейтенант Сильвиус, врач. Сядьте, прошу вас…
– Я не устала, – в моем голосе звучит лед. – Говорите, что вам нужно, лейтенант.
– Мне нужно очень многое – лекарства, перевязочные материалы, настойки, спирт. А еще мне нужны помощники.
– Декс, – говорю я, – обеспечь лейтенанта всем необходимым. А я разберусь с ними, – я киваю на разгневанную толпу, собравшуюся у дверей особняка.
Когда я выхожу, ропот в толпе умолкает. Их почтение к Кровавому Сорокопуту настолько велико, что даже перед лицом страдания затмевает гнев и страх. Люди молчат – только одна женщина, пробравшись ко мне через толпу, подает голос.
– Мой малыш там, внутри, – шепчет она. – Я не знаю, жив ли он, смогли ли ему помочь…
– О членах ваших семей хорошо позаботятся, – обращаюсь я сразу ко всем. – Но вы не должны мешать докторам работать.
– Почему мы не даем варварам отпор? – навстречу мне хромает солдат-ополченец с окровавленной повязкой на голове, в рваной униформе. – Вся моя семья, они все до единого… – он трясет головой. – Почему мы не сражаемся?
– Я не знаю, – искренне отвечаю я. – Но мы непременно остановим варваров. Ноги их не будет на берегах Навиума. Я клянусь своей кровью.
В ропоте толпы теперь слышно облегчение. Они услышали меня.
Люди постепенно расходятся, а я снова чувствую тягу исцелять. «Надежда сильнее страха». Что, если бы я смогла подарить людям немного надежды?
Я быстро окидываю взглядом помещение. Лейтенант Сильвиус погружен в разговор с Дексом. Я незаметно прохожу мимо них в крыло, отведенное раненым детям. Санитарка кивает мне, но не пытается остановить.
Пока она отвлеклась на что-то еще, я пересекаю помещение и сажусь рядом с маленьким темноволосым мальчиком. У него густые, загибающиеся кверху ресницы. Мои никогда не были такими длинными. Круглые бледные щечки малыша пепельно-серые. Я беру холодную ручку ребенка в свою и ищу его песню.
Кораблики на море, как морские птицы… смех его отца… быстрые дельфины, ныряющие в яркой воде…
Песня мальчика очень чистая, как солнечная дорожка на глади океана. Я не пытаюсь пропеть ее вслух – напротив, тихо пою про себя. Так же, как некогда пела для Кухарки. Один куплет, второй, третий… И постепенно слабею. Когда я открываю глаза, то вижу, что лицо мальчика порозовело, утратило мертвенно-серый оттенок. Я оставляю его, чтобы перейти к другим детям. Для каждого из них я делаю все, чтобы облегчить боль и отвести от грани смерти.
Усталость накапливается. Но здесь еще много раненых… Я обхожу их одного за другим и пою каждому. Становится трудно держаться на ногах, пора идти. Я нуждаюсь в отдыхе.
Но тут за моей спиной слышится стон. Это малыш у задней стены госпиталя, темноволосый и сероглазый. Он ранен в грудь, кровь пропитала повязку. Я, пошатываясь от усталости, иду к его кровати. Он не спит.
– Я боюсь, – шепчет мальчик.
– Не бойся. Боль скоро пройдет.
– Нет, я не боли боюсь, – качает он головой. – Я боюсь их.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о ком он говорит.
– Карконов?
– Да. Они вернутся и убьют нас всех.
Я оглядываюсь и вижу рядом деревянный поднос – достаточно толстый, чтобы сыграть роль наглядного пособия.
– Смотри, малыш, видишь эту доску? Если я попытаюсь сломать ее шлепком ладони, ничего не произойдет. А если я сожму руку в кулак… – заученным ударом я проламываю поднос, заставив сиделку подпрыгнуть на месте. – Мы – меченосцы, парень. Мы – сжатый кулак. А наши враги – просто дерево, и мы обязательно их сломаем.
Когда я наконец нахожу песню этого малыша и помогаю ему уснуть, можно идти. Выйдя во двор, я с удивлением понимаю, что до рассвета осталась всего пара часов. Госпиталь совсем затих. На другой стороне двора стоят Декс и Сильвиус. Мой помощник внимательно слушает, что говорит врач. Я чувствую себя изможденной и, вспомнив слова Харпера о том, что сила – в численности, хочу позвать Декса.
Но вовремя останавливаю себя. Декс выглядит таким сосредоточенным, что я даже улыбаюсь краем губ, впервые за день почувствовав что-то кроме гнева и усталости.
Я направляюсь к воротам имения, оставив Декса помогать врачу. В конце концов, до казарм совсем близко, дойду одна.
Я бреду на подкашивающихся ногах, едва соображая от усталости. Солдаты салютуют мне, но я едва узнаю их. Зря я все-таки не взяла Декса проводить меня. Надеюсь, что карконы не решат атаковать прямо сейчас. В ближайшие часы я не способна справиться даже с мухой.
Хотя я и валюсь с ног, но та бессильная ярость, что терзала меня перед лицом атаки Гримарра, несколько улеглась. Сегодня я смогу заснуть. Может быть, даже увижу сон.
За спиной у меня звучат шаги.
Декс? Нет, не может быть. Улица пуста. Кто бы это ни был, он идет за мной тайно. Я бегу, стараясь вглядываться в темноту. Чувства мои обостряются. Я не для того провела пятнадцать лет в Блэклифе, чтобы меня в двух шагах от казарм прирезал какой-то идиот!
Я вынимаю меч и стараюсь говорить голосом Кровавого Сорокопута:
– Если ты настолько глуп, что пытаешься на меня напасть, давай, иди сюда и развлеки меня.
Когда из темноты прилетает первый дротик, я по привычке умудряюсь его отбить. Курсанткой я тренировалась сотни часов, отбивая дротики и стрелы. За дротиком следует нож.
– Покажись! – кричу я. Справа от меня движется какая-то тень, и я бросаю в нее метательный нож. Человек тяжело падает на землю в дюжине ярдов от меня, схватившись за горло.
Я хочу подойти, откинуть его капюшон, посмотреть в лицо этому грязному, жалкому трусу, но…
Но мои ноги отказываются идти. Тело взрывается болью, внезапной и пронзительной. Я смотрю на свой бок – он весь залит кровью.
Кровь раненых из госпиталя? Нет. Это моя кровь.
Давай, Сорокопут, двигайся! Иди, выбирайся отсюда!
Но двигаться я не могу. Силы полностью покидают меня, и я падаю на колени, бессильно наблюдая, как из меня течет жизнь.
23: Лайя
Когда мы с Мусой выходим из Адисы, восходит солнце, разгоняя утреннюю туманную дымку, пришедшую с моря. Но за стены до вечера выбираться не стоит – стражники в воротах внимательно осматривают как выходящих из города, так и тех, кто туда входит.
Муса чрезвычайно хорошо замаскировался: он переоделся в старика и ведет с собой пегого облезлого ослика. Стража не удостаивает его второго взгляда. Вскоре мы останавливаемся в небольшой рощице. С наступлением темноты Муса надевает лохматый парик и потрепанный плащ, достает серрийские клинки из вязанки хвороста на спине ослика и прогоняет животное прочь шлепком по крупу.
