– Но разве полагается пить той, кто несет дитя во чреве?!
Я подавилась! Закашлялась и, дабы облегчить свое состояние и как-то сгладить факт испачкавшегося третьего платья, одним махом допила все вино до конца. Эллиситорес… считала. Пока она отсчитывала про себя, пытаясь придать нашей беседе светский оттенок, мне сменили третье платье и покров на голове, прежний я в приступе неудержимого кашля умудрилась так же облить вином. После чего я потребовала еще вина. В приказной и ультимативной форме, сообщив, что либо я получаю вино, либо… я получаю вино. Впечатлившись возможностью дарованного выбора, мне тот час же принесли требуемое, и даже в новом бокале.
Пресветлая перестала считать, гневно посмотрела на меня и гневно начала было:
– Звезда моя, вино – яд, позволенный лишь мужчинам, а ты…
– Примерно то же самое, только в юбке, – устало сообщила ей. Потом взглянула на себя и поспешила исправиться: – В смысле, в первом платье, втором платье, третьем платье, куске тряпки на голове и с ободком, сей кусь тряпки придерживающем. И на этом, полагаю, дискуссия окончена, потому что к тому моменту, как вы перестанете про себя отсчитывать секунды, положенные в свете для продолжения светской же беседы, я успею дойти до императорской канцелярии. Сиятельного дня, пресветлая.
С этим, изобразив полупоклон, я направилась к двери, одной рукой придерживая юбку, второй крепко удерживая бокал с вином.
Но едва, обойдя по дуге свекровь, я вышла в спальню, чтобы далее проследовать в коридор, меня остановил окрик решившей прекратить соблюдение этикета Эллиситорес:
– Звезда моя, мне необходим твой совет.
И я затормозила. Медленно повернулась к матери кесаря и вопросительно посмотрела на нее, ожидая продолжения. Пресветлая догнала меня, замерла в шаге и, понизив голос, скорбно вопросила:
– Пресветлая императрица, известно ли вам, что ваш супруг с момента возвращения не посещает императорский гарем?!
Сказано это было с такой интонацией, что звучало как «мой маленький мальчик вторую неделю ни гоблина не жрет, отощал вконец, на ладан дышит». Но в общем и целом проблемой я лично не впечатлилась, мне, если честно, было абсолютно все равно – посещает великий и бессмертный свой гарем или не посещает. Однако, судя по выражению лица Эллиситорес, происходило что-то даже не то чтобы из ряда вон выходящее, а вконец фатальное и близкое к концу света.
– Мм-м, – глубокомысленно протянула я, делая еще глоток вина и чувствуя, как медленно, но верно ширится и множится моя глубокомысленность.
Сочтя этот звук высочайшей степенью выражения сочувствия, Эллиситорес продолжила, срываясь на фальцет, прямо как я недавно:
– Это трагедия, звезда моя! Мой сын всегда отличался исключительным темпераментом!
Да ему триста лет в прошлом году стукнуло, всеми королевствами отмечали, собственно, наплевав на летописи, гласящие, что никакие не триста, а все триста двадцать семь, однако не суть – лично по моему скромному мнению, кесарю в принципе давно пора было бы забыть о темпераменте в общем и о гареме в частности.
Но вслух выдала все то же:
– Мм-м.
И снова была неверно понята, в смысле, пресветлая продолжала искренне верить, что нашла в моем лице благодарного слушателя.
– Я предположила, – понизив голос почти до шепота, начала она, – что дело в его заточении в вашем мире и изменившихся вкусах. Но накануне он даже не взглянул на человеческих наложниц!
Патетика, фальцет, страдание в глазах и даже заблестевшие во все тех же глазах слезы.
– Звезда моя, я понимаю, что мой великий сын… – Она не стала договаривать и сразу выдала: – Забота о мужском благополучии – прямая обязанность супруги, Кари, ты должна мне помочь!
На этом благостное расположение расслабленного духа, дарованное хмельным напитком богов, дало сбой, и я нервно спросила:
– Простите, озаренная светом, помочь конкретно в чем?
И я была снова не понята. Вопрос, причем прямой же вопрос, был воспринят как мое абсолютное и бесповоротное согласие, после чего пресветлая, выпрямив спину, хотя, на мой взгляд, прямее было уже некуда, развернулась и поспешила прочь, пребывая в святой уверенности, что я последую за ней.
Я… последовала.
Из любопытства. И потому что захмелела уже настолько, что сильно тянуло на Динара… в смысле, на приключения.
И они начались!
Приключения эти.
Они начались прямо в коридоре, когда я узрела не один, а целых два ряда охраны по обеим сторонам коридора. И когда моя доблестная охрана, вдруг скомандовав «стоять», истыкала копьями пустое пространство вокруг меня и Эллиситорес. Истыканное пространство обиженно промолчало, пресветлая испытание выдержала с присущим ей достоинством, а я не удержалась от замечания:
– Паранойя – заразная ты сволочь.
После чего пошла вслед за свекровью по коридору, воздух в котором продолжали протыкать насквозь впереди и позади нас. Да, будь Акьяр здесь, истыкали бы его, несомненно, и если бы мухи летали, им бы тоже было несдобровать, а так в целом смотрелось до крайности глупо.
С другой стороны, определенный смысл в этих действиях был: во-первых, все двигались, то есть, если бы кто-то из стражей замер, как вчера, это было бы заметно, во-вторых, никакие чары невидимости не помогут, если в тебя одновременно с десяток копий воткнут, в-третьих, все равно глупо. Действенно, конечно, но глупо.
По продырявленному копьями пространству мы прошли в конец галереи, что была недалеко от нашей с кесарем спальни, по меркам пресветлых, недалеко – всего каких-то шагов триста, после чего стражи распахнули переливающиеся серебром и поэтому отдаленно напоминающие зеркальные струи дождя двери. И мы вошли в помещение, где охранниками выступали уже люди. В смысле, мужчины. Поголовно лысые, без единого волоска на теле, эти одетые в прикрывающую внушительную мускулатуру кожаную сбрую индивиды разом опустились на левое колено при нашем появлении.
– Евнухи? – поинтересовалась я, в принципе сталкивающаяся с устройством либерийских гаремов.
Но то ли слово не верно перевела, то ли тема была запрещенная, в любом случае пресветлая не ответила и поспешила далее, в проход, двери к которому рабы также услужливо распахнули. Я же подзадержалась, просто очень заинтересовали эти человеческие индивиды. Они были украшены неприметными с первого взгляда золотистыми кольцами. Кольца пронизывали их уши, основание носа, брови, у некоторых места на лице не хватало, и потому колечки были нанизаны уже на кожу рук, плеч, груди.
– Что это? – спросила я у ближайшего.
Раб дрогнул и стремительно опустился на колени. В смысле, до этого стоял на одном, теперь устроился на обоих. Я полагала, он заговорит после данного акта более удобного расположения, но нет, раб молчал.
– Это свидетельства его побед, пресветлая, благословленная светом императрица, – раздался приятный женский голос.
