– Хотел представиться как следует, но теперь понял, что не обязательно.
– Что это значит? И как это проверить?
– Если честно, не знаю – короны у меня с собой нет, а императорский алмаз, как я вижу, у Вас, миледи. Он единственный в своем роде. Но вот, у меня есть герцогский камень.
Гость отцепил что-то от воротника и протянул Самине раскрытую ладонь. На ней горел рубин.
– Ри… которая не моя… не могла бы ты раскутать леди Зури?
– Нет, – возразила та. – Приоритет камней, господин риз Авир. Мне жаль.
– Ри, сними броню. – попросила Самина.
Джур жестом пригласил ее обратно на веранду. Он присел на перила. Наверное, разглядывал Самину, изучал. Она стояла поодаль и не могла утверждать, что так оно и было: глаза императора прятались в черном тумане.
– Как Эйден?
– Хорошо. Вот-вот завершится ремонт.
– Вы так называете лечение?
– Роботов. Он же машина.
– Вы знаете, после всего, что случилось, я склонна больше доверять машинам. Нежели людям, которые любят называть их так.
Тень рассмеялась. Мирно, без издевки. В Джуре вообще не было колючек и того журчаще-звенящего металла, что с непривычки придавал жути Эйдену. Новый император не источал парализующих чар.
– Самина, я, кажется, перегнул. Но так даже лучше. Знаете, мне уже семь веков, и последние лет триста я продлеваю жизнь разными способами. В империи у меня для этого широкий выбор инструментов. Какие-то агентства работают над ДНК и РНК, есть центры инъекционной поддержки и нано-обновлений. С приходом к власти Эммерхейса модным стало заменять изношенные натуральные клетки на новые синтетические. За двести лет я нашпиговал себя искусственными костями, жабрами, кожей. Это ведь все такое вечное, прекрасное. Так вот к чему я веду: в последний месяц я растерял столько живых нервов, что не далее как вчера отметил замену последней натуральной клетки.
Скафандр на имперце растворился, и на веранде Самины возник Джур риз Авир. Еще один синтетик.
– Мы с адмиралом опрокинули токсидра в честь меня-машины. И ничего не поменялось. Я – корабль, в котором заменили каждую деталь, но это все еще я. Так что если Вам теперь отчего-то импонируют роботы, а не люди, имейте в виду: не от крови или ртути зависит человечность. Органика там, неорганика. Суть одно и то же.
Самина и без него уж месяц как запуталась. Затерлась граница между нею – биологической машиной, и синтетиком – машиной искусственной. Девушка была на краю фундаментального открытия. «Теории всего», как в физике, но в биологии. Объединения живого и мертвого. В Эйдене. В Джуре.
– Нас здесь учат, что только я – вот только такая я – человек, – рассуждала она. – По всем канонам «настоящий человек» – тот, кто живет и думает определенным образом. Но каким?! Таким, как биологический человек Харген? Или стрекоза Бритц? Или робот Эйден?
– Вы думаете, людей отличает соблюдение неких условностей? Но машины соблюдают условности куда лучше людей. Или, говорят еще, человека возвышает борьба с первобытными инстинктами. Но в машине инстинктов нет вовсе. Да и не всякая машина, что нарушает программу, разумна. Парадокс. Так что же делает человека человеком?
Желтые глаза остекленели: девушка пыталась сформулировать, подгоняя мысли жестами:
– Некоторый хаос. То есть… Когда шестеренки только и делают, что методично крутятся – это все не то. Человека делает человеком своевольное, осознанное нарушение своих же инструкций. Бороться с инстинктами мало! Нужно иногда поддаваться. И еще получается… человек – не высшая форма жизни. А высшая форма всего.
– Не слишком заносчиво? – усмехнулся император.
– Нет! Я же, напротив, вот о чем: нет у органики исключительного права взойти на вершину эволюции. «Человек» – просто название ее последней ступени. Лестница открыта для всех желающих.
– И любимое хобби человека – решение проблем, выдуманных им же самим, – Джур мельком взглянул на комм. – Вот Вы, к примеру, выдумали, что империя не сдержит обещание. Что друзья не откликнутся на просьбу Эйдена. Что он сам, может быть, этого боится. И мой друг знал, что Вы так подумаете, ведь Вы же с ним оба – «самые настоящие»! Поэтому я и стою теперь здесь. Показываю, как проклятое Солнце пожирает все мое состояние. И после, совершенно нищий, повезу Вас к Эйдену.
Девушка сбежала с веранды под небо цвета спелой сливы… на глазах посветлевшее до аметиста, до нежной сирени, до бирюзы!.. Риз Авиру куда интереснее было наблюдать за Саминой. Он не жалел ни секунды, потраченной на свой визит.
– На самом деле все случилось восемь минут назад. Первые новые лучи только добираются до Браны. Смотрите, что там происходит на самом деле.
Джур развернул планисферу. Солнце, желто-оранжевое, росло в объеме. Оно вздымалось и бурлило, как штормовой океан, но капсула защищала Брану от этих вспышек.
– Процесс затянется на месяцы. Но его уже не остановить: здесь будет новое Солнце.
– Вы проделывали такое раньше?
– Редко и не со звездами в таком плачевном состоянии, – император встал перед ней, загородив небо. – Послушайте, Самина… У меня не так много времени. Эйден вот-вот улетит на трибунал, и мне надо спешить. Не знаю, каково будет решение совета миров, но надеюсь повлиять на него. Вы увидели все своими глазами. Теперь Вы со мной?
– Да.
39. Глава, в которой империя выбирает трудный путь
Джур коснулся рубина и распаковал машину. Черного зверя с желтым пламенем колес и желтым кантом на кузове. Он был компактнее, чем у Эйдена, с перекосом стиля в гоночный спорт.
– Летали на лучшем в мире триниджете?
– Я им даже управляла.
– Эйден наврал! Самый лучший – у меня. Садитесь.
– Джур, – когда они взлетели, Самина пытливо уставилась на имперца, – а почему при встрече Вы сказали: «так вот почему он послал меня»?
– Был поражен невиданной красотой. Пойдет?
– Вот как. Если за семьсот лет я – прекраснейшая из всех, кого Вы встречали, мне Вас искренне жаль, – девушка знала, что красива, но не канонически.
– Ладно. У Вас на волосах осколок его алмаза.
– Просто заколка. Эйден так выкрутился, извиняясь за то, что… ну, отрезал мне голову.
– Ах, голову отре… что?! Ха! Слушайте, леди Зури. Давным-давно межзвездные полеты имперцев длились годами. Офицер, если встречал совершенно особенную женщину, откалывал и дарил ей часть служебного камня. Так он просил ее руки, но с отсрочкой. Просил ждать его возвращения или подходящего случая, когда сможет сделать предложение, как следует.
– Вы чересчур навоображали. Он думал, что умрет на Бране, когда дарил мне арамонтов.
Император скептически покривил рот:
– Да он уж раз триста думал, что умрет! Но ни до, ни после его женщины и пальцем не касались Ри. Не говоря об осколках. А ведь фаворитки, одна умней и прекрасней другой, мелькают по дворцовым спальням.
