– Кого это вы тащите, опять ворюгу-кощунника?
– Да не, вроде, говорят, может даже быть одним из тех ромеев, – ответил один из конвоирующих Данилу.
«Ромеев?! Почему ромеев?» – пронеслось у него в голове.
– У, отродье бешеной псины, ну ведите его в подвалы, там он быстро запоет соловьем.
– Ну это как водится! – пробасил стражник.
В груди у Данилы возник холодок, он хорошо представлял, как вели допрос в Средневековье. И что опытный палач может сделать с человеком. Увы, реальность скорее всего окажется куда страшнее фантазии, и царские палачи смогут изрядно удивить Молодцова.
Холод из груди растекся по всему телу. Это был страх: мерзкий, противный, скручивающий мышцы спазмом, заставляющий пульс стучать в висках. Возможно, Данила упал бы, если бы его не держали два дюжих воина и не тащили… в подвал. Что хуже всего, страх мешал думать, путал мысли, но Данила все равно старался рассуждать:
«Почему ромеи?! Почему нас приняли за ромеев?! Куда меня ведут, зачем? Пытать! Что они обо мне знают?! Что-то здесь не так. А делать что? Держаться, терпеть – не вариант, просто не выдержу. Воислав сказал, что будет ждать меня через два дня у Угорских ворот? Один день почти прошел, потерпеть еще один и сдать всех? И что со мной сделают за один день? А потом? Что здесь делают со шпионами, убившими несколько стражников? Вряд ли что-то хорошее. Надеяться на Воислава? Не вариант, пусть лучше уж батька забирает своих и уходит, нечего им из-за меня рисковать. Тогда что? Наврать, слепить легенду? Под пытками? Тоже мне, боец невидимого фронта, но какой еще выход есть? И все-таки почему нас приняли за ромеев?»
За то время, что Молодцова конвоировали, он понял, что его напрягает. Сам конвой. Всего-то два воина. Хотя прошлой ночью они с батькой разогнали буквально два десятка стражников. Конечно, в большей степени так случилось благодаря воинскому таланту Воислава. Но булгарам откуда это знать? Они не могли определить, кто перед ними лежит в соломе. Значит, они в самом деле не знают, кто такой Данила? Выходит, у него появляется шанс, маленький, но шанс?
Пока же самые худшие опасения Данилы сбывались: его провели вниз по лестнице между заплесневелыми стенами, где от шагов раздавалось гулкое эхо, в темное помещение с низким потолком, посадили в неудобное кресло с высокой спинкой, ремнями перехватили голени, запястья и даже шею. Перед этим один из конвоиров снял с Данилы сапоги, брезгливо осмотрел и отбросил в сторону. Покончив со всеми этими делами, стражники просто ушли, без угроз, без слов, оставив Данилу одного в пыточном подвале. И это было гораздо хуже, чем если бы его просто избили или попробовали напугать. Все было сделано так уверенно, скорее рутинно, что не оставалось сомнения в неотвратимости чего-то ужасного. И эта неотвратимость вкупе с ожиданием выматывала нервы, подтачивали волю не хуже выкрутасов палача.
Данила, скованный, сидел в тишине в ожидании пытки и пытался унять сердцебиение. Ремни, вроде не тугие, стали невыносимо мешать, хотелось рвать их, дергаться, а потом просто вопить и просить пощады. Молодцов старался не сбивать дыхание, вместо крика выпускать из горла длинный выдох и сразу делать несколько быстрых вдохов.
«Главное, сохранить рассудок, – убеждал он себя, – надо думать, решать, что делать».
Но думать не получалось, за каждую мысль цеплялся страх холодными лапками.
«Не трать силы на ненужные переживания, – приказал себе Данила. – Сделай длинный выдох, короткий вдох. Успокойся, займи себя чем-нибудь. Продумай легенду. Не отвлекайся…»
В подземелье трудно было определить время. Данила не мог сказать, сколько прошло минут после того, как его посадили в кресло, прежде чем на лестнице вновь раздались шаркающие шаги. Некто прошел по подвалу в темноте, кресалом запалил лучину, а от нее зажег свечу, недешевый товар, между прочим.
Свет озарил вошедшего; Данила увидел прямо-таки карикатурного героя, сошедшего с экрана какого-нибудь голливудского фильма про Средневековье: рябой патлатый горбун в одежде из коричневой шерсти и кожаном фартуке. От свечи он запалил готовую растопку в жаровне, полной угля, скоро камни раскалились, от них пошел жар и красноватый свет. Запахло прогорклым маслом.
То, как буднично и привычно это делал горбун, опять задело Данилу, но он смог взять себя в руки, у него созрел план, осталось гадать, получится или нет. Вскоре на лестнице снова раздались шаги, и в подвал вошли новые посетители.
* * *
Примерно в это же время через восточные ворота выехал всадник на коне. Он был варягом, что никого не смутило; среди воинов булгарских комитов встречались и варяги, и считались они одними из лучших бойцов. Уставшие воины, которые полночи и весь день дежурили у ворот, выискивая поганых ромеев, мазанули взглядом по всаднику. Судя по доспехам, хорошему коню и плащу, он был не из простых рубак, десятник как минимум.
– Булат! – сказал всадник старшему караула.
– Свинец, проезжай. Эти с тобой? – спросил воин, указывая на повозку с грязным возничим.
– Да, – не оборачиваясь, бросил всадник.
– Проезжай быстрей, не задерживай.
Чумазый возничий пришпорил волов, быстрее въезжая под арку ворот, а варяг даже не обернулся в их сторону, как и положено десятнику преславской гвардии.
Старший в карауле мельком глянул им вслед и на солнце, которое уже скрылось за крепостной стеной. Эх, скорее бы смена, а дома котел каши с мясом, запить вином и на перину. Стражник с грустью приложился к фляжке.
* * *
– Слышал новость, в корчме у Дутого новая подавальщица появилась, – донеслись до Данилы голоса. – Титьки во-от такие.
– Ага, ты с прошлой-то еле управился, свалился на пол, – гнусаво ответил кто-то.
– Ништо, ты и с вдвое меньшей не справишься, а ту белобрысую я помню, широка была, лежишь на ней, как на здоровенном меху с горячим медом, вот это я понимаю баба!
В свет от жаровни попали двое: один пониже, покрупнее, с округлой бородой, второй высокий худой, с жидкими волосами на подбородке, тот самый гнусавый. Оба одеты были в черные затасканные то ли рясы, то ли просто свитки.
– Света мало, Кривой, ставни, что ли, открой? – предложил невысокий.
– Так темно уже, Борис Расатович, – ответил горбун.
«Так как давно я тут сижу?» – подумал Молодцов.
– Ну ладно, помолясь, начнем. – Расатович запалил лучину от жаровни, зажег несколько свечей на узком столике, сел и, похоже, принялся что-то то ли чертить, то ли писать.
Гнусавый в это время взял ремень с небольшого столика, сунул в кадку с водой, хорошенько отжал, после чего обмотал вокруг шеи Данилы.
– Ну что, говори, кто таков, откуда? – спросил Расатович, который здесь был за следователя или кем-то вроде писаря.
– А что говорить, поймали вы меня, молодцы, нечего сказать. Послух от князя Владимира, в гости пришел, посмотреть, как Преслава живет.
