А вот у Данилы получилось стать своим, в прямом смысле завоевать себе место в обережной ватаге. Только что теперь дальше делать, Молодцов смутно представлял.
За свои полтора года пребывания в мире Древней Руси Данила успел отрастить себе светлые курчавые волосы, бороду чуть темнее, научиться относительно неплохо работать холодным оружием, а главное, завоевал себе друзей и даже невесту, которая осталась в далеком ныне Киеве. Именно завоевать; еще отец его в веке двадцать первом говорил: «Заводят вшей или венерические заболевания, а семью завоевывают».
И нигде, кроме как в Древней Руси, это понятие так буквально не отражало действительность. Данила сражался в одном строю с обережниками, сражался за них и за себя, и его сочли достойным принять в воинское братство. Как так получилось, что он выжил, а другие, не менее храбрые парни, попавшие в переплет воинских разборок, – нет, Данила не мог объяснить. Стечение обстоятельств, удачно сложившихся, проще говоря – повезло.
А началось все с того, что по просьбе своего друга кузнеца Вакулы Воислав взял к себе в команду странного чужака на испытательный срок. И по просьбе все того же кузнеца стал учить его воинскому искусству в перерывах между постоянной греблей вверх по течению Днепра. И необычный чужак, крещеный к тому же, которого все стали звать Даниил Молодец, начал делать определенные успехи. Тем более в строевом бою, который тоже преподавал батька своим обережникам, главное – не индивидуальное мастерство и сила отдельного воина, а то, насколько они слаженно бьются вместе, чувствуют друг друга, прикрывают, если понадобится, и атакуют, если соратник вынудил врага ошибиться.
Кроме Воислава, Данила до сих пор от души благодарен Ждану, его первому напарнику по гребной скамье. Молодой парень, но уже купеческий охранник терпеливо объяснял чудику и лоху в обычаях, что вокруг творится, как вести себя, чтобы не огрести и не подставить своих, ну и помогал грести и биться в строю, пока Данила сам не наловчился.
Ждан погиб на охотничьей заимке зимой, когда обережная ватага схлестнулась с нурманами и примкнувшей к ним чудью. И в тот момент Данилы рядом не оказалось.
– Пусть им будет хорошо в Ирии, – сказал Воислав обо всех погибших его людях после боя.
А вот Молодцов остался в чужом для него мире, в который неведомо как попал, или этот мир стал для него уже не чужой? Когда Данила оказался здесь, он сражался, чтобы выжить, а теперь у него появились обязательства перед собратьями по палубе, перед невестой Уладой, перед Русью. Их миссию поручил Воиславу лично князь Владимир, теперь они княжьи посланники, пусть и тайные. Бросать ватагу в такой момент Данила даже не думал, но что делать потом? Продолжить попытки выбраться из этого мира, или хотя бы понять, зачем он здесь нужен, или же просто жить дальше с тем, кто ему стал по-настоящему близок? Растить детей с Уладой в этом совсем не простом мире; сражаться вместе с друзьями, рискуя потерять каждого из них в новом бою? Молодцов не мог ответить на этот вопрос, а значит… он не имеет значения. Его нужно отложить до поры до времени. Впереди Булгария и княжья миссия.
Будим поднялся со скамьи, ступая так, чтобы ни на кого не наступить в темноте (как ему это удавалось в почти безлунной ночи, загадка), махнул Даниле – его смена окончена. Они поменялись местами, Молодцов вернулся на свое место, издав куда больше шума, но все-таки никого не разбудив, а Будим устроился на носу. Он стал новым напарником Данилы после гибели Ждана, или, вернее сказать, авторитет Молодцова стал котироваться в ватаге чуть выше, так что ему доверили грести вместе Будимом. Тот был родом из-под Новгорода, веселый, юморной парень, находчивый, который не раз впутывался за Данилу в передряги. Хотя какой парень, ровесник Молодцова, солидный мужчина по здешним понятиям. Нос его был несколько раз сломан на буйном новгородском Вече, Даниле в прошлом году довелось участвовать на этом акте прямой «народной» демократии, впечатлений хватило надолго. Зато на почве того, что Молодцов был тоже не дурак помахать голыми руками, зря, что ли, в своей прошлой жизни сменил дюжину спортивных секций, ему было о чем лишний раз поговорить с Будимом, обменяться опытом, так сказать. Варяги и Скорохват имели насчет увлечения младших обережников свое мнение, но вслух его обычно не высказывали, чтобы не обижать собратьев по палубе. Молодцов же считал, что навык боя голыми руками лучше, чем никакого, но у его старших товарищей были свои аргументы на этот счет, и реши они их применить, диспут закончится очень скоро. В реальном бою не бывает лучше или хуже, а только ты победил или нет. Впрочем, Будим оружием умел работать достойно, но что было особенно приятно Даниле, теперь у него получалось противостоять ему вполне сносно. В бою один на один. Ведь это новгородца Будима Воислав выставил против Молодцова полтора года назад, чтобы проверить, стоит ли вообще возиться с чужаком, за которого просил Вакула. Оказалось, стоит.
Прямо над ладьей с громким хлопаньем пронеслась стая уток.
– Эх, жаль, Дровин уснул, мог бы подбить парочку, – не принижая голос, сказал Будим.
А голос у него, выросшего на новгородском Вече, был мощный, будь здоров. Но, должно быть, никто, кроме Данилы, этого не услышал: экипаж, вымотанный тяжелым плаванием, спал без задних ног, и разбудить их мог разве что раскат грома над головой. А обережников может побеспокоить только очень специфический звук вроде скрипа оттягиваемой тетивы. Молодцов искренне завидовал этому умению и, размышляя, как бы ему его натренировать, сам не заметил, как провалился в сон.
На следующий день после пары часов плавания под парусом «Лебедушка» вошла в один из рукавов раздольного устья Дуная – теперь каждодневное ворочание веслом было не развлечением, а насущной необходимостью. Первым на пути княжьих посланцев встал небольшой городок Жичина, который все-таки окружали крепкие стены с угловатыми башенками. Там купеческая ладья встала на причал, Путята Жирославич дождался, пока к ним пожаловал княжий тиун. Так в Киеве называли людей князя, ведавших административными делами: сборами дани, пошлинами, судом. Как в Булгарии такие люди назывались, Данила не знал, но таможенник, взошедший на ладью в сопровождении трех воинов, выглядел впечатляюще. Расфуфыренный, в таких ярких и дорогих одеждах, какие Молодцов не на всяком боярине в Киеве видел, с огромным пузом, туго обтянутым несколькими слоями дорогой ткани, на груди у него висел золотой православный крест, усыпанный самоцветами, оттягивая увесистую цепь, тоже золотую. Эскорт тиуна также внушал уважение: не только броней и оружием высшего качества, но и дорогущими плащами с меховым подбоем.
Путята Жирославич, уж на что купец не бедный: на плечах кафтан, расшитый серебряной канителью, вокруг немаленького живота драгоценный пояс с узорами из золота и самоцветов, на пальцах блестят перстни, на шее гривна из переплетенной золотой проволоки, но по сравнению с этаким представителем власти выглядел скромно, а может, оно к лучшему, меньше взятку… то есть пошлину платить. Путята показал грамоту от Киевского князя Владимира, что-то еще прошептал таможеннику, достал откуда-то бобровую шкурку для контроля качества, так сказать. Тиун шкурку принял благосклонно, и они вместе с купцом удалились на пристань.
