– Не могу. – Гундалину снова распахнул плащ, ему вдруг стало страшно жарко. – По крайней мере, пока все это не кончится.
– Ты хочешь сказать, что за тобой тоже охотятся? – Это было скорее утверждение, а не вопрос. – Что, твои же легавые? Ты, значит, в бегах, да еще с этой девкой, которой вообще запрещено на Тиамат находиться! Значит, у тебя во всем мире ни единого друга, ты забросил свою работу, плюнул на карьеру и влачишь – ты, высокорожденный! – жалкое существование на каких-то помойках… И все – ради любви?
Гундалину поднял голову, лицо его пылало; он уже открыл рот, чтобы ответить, но Герне помешал ему:
– Я способен сложить два и два, – ядовито ухмыльнулся он. – Я ведь родился на Харему. – Он покачал головой. – Она что, действительно вынудила тебя на это, парень? Что она тебе обещала? Свое тело?
– Ничего, мекру!
– Ничего? – Герне хитро и злобно посмотрел на него. – Значит, ты куда больший болван, чем я думал!
– Во всем, что со мной произошло, я виноват сам. – Гундалину сел прямее, пытаясь подавить и гнев, и мучительный голос истины, этот гнев вызвавшей. – Таково было мое собственное решение. И я готов к любым последствиям.
Герне рассмеялся.
– Ну конечно, это она может – заставить любого поверить ей! Такова уж ее сила. Она может заставить тебя поверить, что и в вакууме дышать можно! Ох и много теперь в нем смысла, в твоем рациональном мышлении! Да ведь нужна-то тебе только она одна – все остальное и значения не имеет! Хотя ты эту беглянку во как мог бы держать! А ты вместо этого помогаешь ей отыскать прежнего любовника. Боги, это ведь Ариенрод во плоти, Ариенрод до мозга костей! И надо же, обеим нужен один и тот же мужчина. К тому же для Ариенрод он оказался единственным, кого она желает достаточно сильно, чтобы из ревности возненавидеть даже свое второе «я»… Нет, это просто инцест какой-то. Если уж этого недостаточно… они ведь единое целое… они обе… Черт побери! – Герне наклонился вперед, растирая свои беспомощные ноги и низко опустив голову.
Гундалину чувствовал, как в душе его растет отвращение.
– Именно этого я и ожидал от тебя: ты, разумеется, все затащил в ту же канаву, где валяешься сам, и все измазал в дерьме. Впрочем, ни на что иное ты и не способен. Ты даже понять не в состоянии, что именно разрушаешь и мажешь грязью.
– Откуда тебе знать? – Герне неохотно поднял голову. Гундалину нахмурился.
– Да ведь до тебя никак не доходит, почему я хочу помочь Мун, а не себе самому! Ты не в состоянии почувствовать, что в ней заключено, в этой девочке… – Гундалину закрыл глаза, будто вспоминая. – Да, она заставила меня полюбить ее. Но не нарочно. Она все делает от чистого сердца… в этом-то вся и разница.
Герне с вызовом поднял черную коробочку.
– А как ты думаешь, зачем я собираюсь отдать ей это?
– Из мести.
Герне снова опустил голову и промолчал.
– Ни один клон никогда не был абсолютно точным повторением оригинала. Даже однояйцевые близнецы не бывают совершенно одинаковыми, а ведь они созданы без посредника. Контроль при клонировании далеко не так точен, и самое большее, что можно получить, это не совсем идеальное воссоздание образца.
– Этакую подпорченную копию? – хрипло сказал Герне.
– Да. – Гундалину поджал губы. – Но, может быть, эта «порча» как раз и даст лучший результат – что-то, например, будет утрачено или, наоборот, неожиданно приобретено.
Герне, похоже, обдумывал подобную возможность.
– Может быть, ты и прав… – Он поскреб обросший подбородок. – Если ты так уверен, что Мун – не точная копия Ариенрод, то почему не скажешь ей правду?
Гундалину покачал головой.
– Я пробовал. – Он рассматривал свои запястья, водя по шрамам онемевшими пальцами. – Как я могу сказать ей подобную вещь?
– Неудавшееся самоубийство?.. – вдруг прошептал Герне. Гундалину замер, напрягся и рывком встал на колени. Но потом догадался, что у Герне и в мыслях не было оскорблять его.
– Неужели это она довела тебя до такого? – спросил Герне с самым искренним любопытством и сочувствием, без всякой издевки. Потом пощелкал подтяжками, словно перебирая струны арфы.
– Нет. – Гундалину покачал головой и снова прислонился к стене. – Она как раз заставила меня поверить, что вполне еще стоит жить. – Он вдруг подумал: как странно, что он рассказывает такие вещи о себе какому-то деклассированному, да еще сидя на полу в борделе. – Я никогда не думал, что в таких условиях можно выжить – безоружному, с поруганной честью… И все же – я выжил, вот он я!.. – У него вырвалось что-то вроде горького смешка. – Обнаженным стою перед лицом Вселенной! И больно это, так больно… но, может быть, только потому, что теперь все мои чувства как бы обострились. – И я все еще не знаю, нравится ли мне это…
– Ничего, еще привыкнешь, – горько сказал Герне. – Знаешь, я раньше никак не мог понять, ну, не доходило до меня – как это, например, вы, технократы, сразу за яд хватаетесь, стоит вам первый пинок в задницу от жизни получить. Тебе бы, например, сто раз уже умереть надо было, если б такая жизнь, как мне, досталась! Тысячу раз!
– Ты прав. – Гундалину охватил смертный холод при мысли о том, что пережил Герне и что он переживает сейчас. – Боги, это ведь куда хуже смерти!
Герне глянул на него с каким-то равнодушным отвращением, с неизбывной ненавистью, свойственной, по крайней мере, половине населения родной планеты Гундалину, но вдруг почувствовал, что у него не хватает душевных сил поддерживать в себе эту ненависть.
– Да, «смерть прежде бесчестья» – привилегия богатых. Как и «живая вода»… – Но никто по-настоящему не властен ни над жизнью, ни над смертью.
– Раньше я думал, что нет ничего важнее моей собственной жизни, и ничто никогда не заставило бы меня понять таких слабаков, как ты, способных от своей жизни добровольно отказаться. Выжить любым способом – вот все, что было для меня важно…
– Было? – Гундалину оперся головой о стену. Языком он рассеянно ощупывал то место во рту, где был выбит зуб. Потом перевел взгляд на спрятанные в металлические клетки ноги Герне, думая о том, сколь горьким символом утраты является этот аппарат, заменяя собой все, что делало Герне в своих и чужих глазах настоящим мужчиной. – Ты ведь знаешь, что тебе вовсе не обязательно оставаться здесь. На Харему твои ноги могут вылечить.
– Через пять лет? – Голос Герне звучал неестественно громко, казалось, он вложил в этот вопрос все «за» и «против», что так долго мучили его. – Ни у кого из моих родных и денег таких не найдется. Я-то уж точно столько не наскребу… У меня не хватает даже на то, чтобы просто убраться с этой проклятой вонючей планеты!
– Обратись к властям. Они так или иначе не намерены оставлять здесь ни одного инопланетянина – кроме тех, кто сам хочет остаться.
– Да, разумеется. – Герне вытащил откуда-то из-под кровати бутылку и стал пить прямо из горлышка, даже не предложив Гундалину. – Ты не представляешь себе, легавый, сколько на мне чудовищных обвинений! Как же я теперь вернусь на Харему? Если же ты думаешь, что я до конца дней своих готов исходить кровавым потом в какой-нибудь исправительной колонии, то поищи другого дурака. – Он снова отхлебнул из бутылки.
