Вся поляна гудела от мух. Аммиачный запах был настолько силен, что защипало в носу. Животные лежали распростертыми на изрытой земле, и единственным свидетельством, что они живы, было басовитое похрюкивание и подергивание ушами. Они отличались от свиней, которых я прежде видел. Огромные, темно-крапчатые, с грубой, жесткой щетиной. В тени под ржавыми железными навесами они казались упавшими на эту грязную землю с небес неразорвавшимися бомбами.
Греттен открыла ворота в заборе и вошла внутрь.
— Где Жорж? — спросил я, с тревогой глядя на нежащихся в загоне тварей. Старого свинаря нигде не было.
— Он уходит днем на обед. — Греттен придержала передо мной ворота открытыми. — Войдете?
— Лучше подожду здесь.
— Свинки вас не тронут, — рассмеялась она.
Мне вообще не хотелось там находиться, к тому же, проковыляв с ведром до поляны, я выдохся, и требовалось передохнуть, чтобы пройти обратный путь. Взяв ведро, теперь не показавшееся таким тяжелым, Греттен отпихнула попытавшуюся проскочить за ней в загон собаку и направилась к корыту. Свиньи подняли головы и вопросительно хрюкнули, но только две или три потрудились встать и подойти. Я поразился, насколько они огромны — кули плоти на тонких ногах, лошадиные туши на коктейльных палочках.
Греттен вышла и закрыла за собой ворота.
— Как они называются?
— Поросюки. Потомство от скрещивания диких кабанов и домашних черных свиней. Папа выводит их много лет, а Жорж продает в городе мясо. Оно пользуется большим спросом, чем обыкновенная свинина.
Одна из тварей двинулась к забору. Греттен подобрала выкатившуюся из загона репу и швырнула обратно через проволоку. Свинья легко размолотила ее зубами. От одного этого вида у меня заныла нога. Но Греттен ее челюсти не испугали. Когда свинья принялась тыкаться пятачком, надеясь выклянчить больше еды, она почесала ее за ушами. Та в ответ подняла морду, и оскал ее пасти стал похож на ласковую улыбку.
— Вам не жаль? — спросил я. — Не жаль, что их убивают?
— С какой стати? — искренне удивилась Греттен. Щетина на голове свиньи шуршала под ее пальцами. — Если хотите, можете погладить.
— Нет, спасибо.
— Она не кусается.
— Поверю вам на слово. — Я заметил, что внутри большого загона выстроен меньший. С виду пустой, кроме крытого гофрированным железом навеса. — А что там?
Греттен распрямилась, вытерла ладони и двинулась в ту сторону. В этом месте заборные секции были новые, доски по сравнению с другими участками не успели почернеть.
— Там папа держит своего кабана.
— Вы говорите о нем как о домашнем любимце.
— Он не домашний любимец. Он страшный. Я его ненавижу.
— Почему?
— У него плохой характер. Только Жорж может с ним справиться. Был случай, он меня укусил. — Греттен вытянула загорелую ногу, повернув так, чтобы стал виден белый шрам на гладкой коже икры, и улыбнулась. — Пощупайте, какой шероховатый.
— Мне видно. — Я не собирался распускать руки и заигрывать с ней. Даже если бы Греттен не состояла в родстве с Арно, было в ней нечто такое, отчего хотелось сохранять дистанцию. — Если так все плохо, почему ваш отец его не убьет?
Она опустила ногу.
— Он ему нужен на племя.
— Разве нельзя завести другого?
— Они дорого стоят. Кроме того, папа любит этого. Говорит, что он выполняет все, что ему положено.
В загоне послышался шум. Греттен повернула голову на звук.
— Он нас слышит.
Сначала я решил, что Греттен говорит об Арно, но сообразил, что речь идет о кабане. Под навесом что-то зашевелилось, мелькнула тень. Показалось рыло с пятачком. Греттен набрала горсть земли и швырнула в загон. Загремела гофрированная кровля.
— Хряк, выходи!
«Не удивительно, что у него испортился характер», — подумал я. Еще одна горсть земли полетела в ту сторону. Раздалось злое ворчание, и наружу выскочил кабан. Он был больше своего потомства. И страшнее на вид. Снизу из пасти торчали клыки, большие, как листья щавеля, уши нависали на глаза. Он подслеповато оглядывался, стараясь определить, где мы находимся. Затем пошел в атаку.
— Боже!
Я отскочил, когда кабан врезался в забор. Костыль поехал в сторону, и я крепко приложился задом в засохшую грязь. И пока ограждение сотрясалось, пытался подняться и опереться о костыль. Греттен, напротив, не двинулась с места. Подобрала длинную палку и, когда кабан вновь двинулся вперед, ткнула в него через забор.
— Давай, хряк, давай!
Кабан от возмущения взревел. К сваре подключился спаниель, а Греттен продолжала колотить кабана палкой. Удары получались смачные, но не чувствительные.
— Может, не надо? — предостерег я.
— Я только подразнить.
— Мне кажется, он не понимает шуток.
Кабан, стараясь добраться до заливающейся лаем собаки, бился в забор. Доски трещали и содрогались. Теперь понятно, почему Жоржу приходилось постоянно чинить загон.
— Перестаньте, — попросил я.
Греттен, тяжело дыша, надменно посмотрела на меня.
— Вам-то что? Это не ваш кабан.
— Вряд ли ваш отец обрадуется, если покалечите его призового производителя.
Греттен, не выпуская палки, обожгла меня взглядом. И мне на мгновение показалось, что сейчас эта палка пройдется по мне. Но в это время на поляну въехал ржавый «Ситроен». Остановился у загона, и из него выбрался Жорж. Он и вне машины казался не выше, чем сидя за рулем. На строгом лице осуждающая гримаса.
Жорж взглянул на все еще бросающегося на забор кабана. На сей раз удостоил меня беглым взглядом и спросил у Греттен:
— Что происходит?
— Ничего. — Та мрачно потупилась.
— Почему кабан в таком расстройстве? Что делает у забора собака?
— Просто играем.
Жорж поджал губы.
— Ты не должна приводить сюда собаку.
— Мы и не приводили. Она сама прибежала.
Мне не понравилось, что Греттен сделала меня соучастником своей лжи, но я промолчал. Да и моя личность Жоржа не интересовала.
— Ты не должна приводить сюда собаку, — повторил он и прошел мимо нас к загону.
Кабан вскинулся, но сразу затих и разрешил почесать себя по голове. Жорж успокаивающе разговаривал с ним, но я не слышал слов. Греттен состроила за его спиной гримасу.
— Пойдемте, нам нельзя волновать его драгоценных свинок.
Выходя с поляны, она сердито махала палкой.
— Старая кляча! Ему нужны только свиньи. Он даже пахнет, как они. Заметили?
