— Вроде нет.
На самом деле я заметил, но не собирался вставать на ее сторону. Это было бы неправильно. Я хотел поскорее вернуться и чтобы Арно не увидел нас вместе.
— Втирает в них уксус, — продолжила Греттен, не обращая внимания на мои слова. — Говорит, что это защищает их шкуру от солнца, но провонял, как они.
И не только Жорж. У амбара я почувствовал, что мы тоже прихватили с собой что-то от свиней.
— Что за запах? — спросила Греттен.
Я взглянул на грязь на джинсах и руках.
— Черт!
— Вы воняете хуже, чем Жорж, — рассмеялась она, делая шаг назад.
Одно хорошо: не будет вокруг меня виться. Я дождался, пока Греттен уйдет, снял майку и, морщась от отвращения, направился в амбар отмываться.
Поросячий запах все еще стоял у меня в носу, когда я шел через двор к лесам. С тех пор как мы с Греттен вернулись на ферму, солнце жгло не так сильно, но от булыжника еще поднималось жаркое марево. После ослепительного света во дворе в кладовой показалось сумрачно, как в подземелье. Я подпер дверь мешком с песком и, дождавшись, чтобы тени обрели реальные формы, вошел.
Было что-то зловещее в том, как здесь все бросили: торчащая из застывшего раствора лопата, раскиданные по полу инструменты и материалы. Картина напомнила мне законсервированный участок археологических раскопок. Когда глаза привыкли к полумраку, я собрал все, что мне требовалось.
Комбинезон был некогда красный, а теперь висел испачканный раствором, грязью и маслом. Я помнил, что Матильда разрешила пользоваться всем, что мне нужно, но поежился при мысли, что надену его. Зато комбинезон защитит меня от солнца, и он не перепачкан поросячьим дерьмом.
Прислонив костыль к стене, я разделся до трусов и натянул комбинезон. Влажная ткань неприятно прилипала к коже и отдавала застоялым запахом чужого пота. Наверное, в нем работал бывший строитель. Для Арно брючины длинноваты, а Жорж целиком бы уместился в одном кармане.
Выйдя на улицу, я осмотрел их все и в боковом обнаружил кожаные рабочие перчатки, но такие заскорузлые и скрюченные, что они казались ампутированными кистями. Я отложил их вместе с огрызком карандаша и маленьким блокнотом с нацарапанными цифрами промеров. Вроде бы и все богатство. Но, похлопав по карманам в последний раз, обнаружил кое-что еще.
Презерватив в бумажной упаковке.
Вот что уж меньше всего ожидаешь найти в рабочем комбинезоне. Я оглянулся на кладовую, и мне пришла в голову мысль. До этого я не связывал незаконченное строительство и отсутствие отца Мишеля. Это бы объяснило странное поведение Матильды и реакцию Греттен у озера, когда она заявила, что отец Мишеля предал их и подвел.
Возможно, во многих смыслах этого слова.
Оставив презерватив в кладовой, я сунул под мышку костыль и полез на леса. Ступени лестницы до того разогрелись, что обжигали руки, а настил лесов жарил, как сушильная печь. Тени не было, и я порадовался, что надел комбинезон с длинными рукавами. При взгляде на осыпающуюся стену стали возвращаться сомнения, но я не дал им овладеть собой и взялся за кувалду и долото.
— Ладно, начнем, — вслух произнес я и нанес первый удар.
В отбитии старого раствора было что-то от дзен-буддизма. Работа тяжелая, монотонная, но гипнотизирующая. Каждый удар стали по стали производил чистый музыкальный тон. Если выбрать правильный ритм, кажется, будто долото поет, и каждая последующая нота начинает звучать до того, как стихает предыдущая.
Действует, как ни странно, умиротворяюще.
Сначала я прерывался на отдых, но затем выбрал нужный темп и стал работать без пауз. А раненой ступне помог тем, что сложил друг на друга пару или тройку оставленных на настиле больших камней и опирался на них коленом. Иногда для разнообразия садился на них и продолжал в таком положении колотить. Бинт пачкался, но с этим приходилось мириться.
В первый день я не собирался работать долго, но потерял ощущение времени. И только когда прервался, чтобы вытащить из глаза отскочившую крошку раствора, заметил, как низко стоит солнце. День пролетел незаметно.
Но как только я прекратил работу, дали себя знать всякие болячки. Ломило плечи, саднило руки, на ладонях от кувалды надулось множество пузырей. На тыльной стороне кисти багровел синяк — напоминание о том, как я промахнулся по бойку долота.
Все это меня нисколько не расстроило — болячки были честно нажитыми. Но я, видимо, стукнул по часам — треснуло стекло. Мое настроение ухудшилось. Часы работали, но я снял их с руки и положил в карман. Не хотел повредить их еще сильнее. Кроме того, часы назойливо напоминали о том, о чем я хотел забыть.
Пока я находился в этом месте, время меня не интересовало — ферма жила в соответствии с собственным ритмом. Сняв кепку с головы, я оценил проделанную работу. Там, где раствор был вырублен, он стал светлее старого, но площадь обработанного казалась удручающе мизерной на фоне еще не охваченного пространства. Однако начало было положено, и это неожиданно ободряло.
Оставив кувалду и долото на лесах, я медленно спустился по лестнице вниз. Нагретые ступени обжигали волдыри на ладонях, каждый шаг давался с трудом. «Сейчас бы выпить пива, — думал я, ковыляя к кладовой за одеждой. — Бутылку, нет, хотя бы стакан. Высокий, янтарный, запотевший». Я почти ощутил напиток во рту. Изводя себя этими мыслями, я вошел во двор и не заметил Матильду, пока не раздался грохот бьющейся посуды. Я обернулся: Матильда стояла на пороге дома, держа на одной руке Мишеля. У ее ног лежала разбитая миска с яйцами, желтки яркими пятнами окрасили камни брусчатки. Ее лицо побледнело.
— Простите, — пробормотал я. — Не хотел вас напугать.
— Я… я не знала, что вы здесь.
Ее взгляд остановился на моем красном комбинезоне. И я вдруг понял, в чем дело.
— Там нет тени, и я надел вот это. Надеюсь, можно?
— Конечно, — быстро произнесла Матильда.
Мне стало неловко, что я сделал ей больно, но, надевая комбинезон, я и помыслить не мог, что его вид так расстроит Матильду. Ее реакция убедила меня, что я правильно догадался насчет отца Мишеля. Она успокоилась и пересадила ребенка поудобнее, и тот, сидя на ее руке, довольно жевал кусок хлеба.
— Как идет работа?
— Хорошо. Все в порядке. — Я посмотрел на вырубленные места, но снизу было трудно оценить мои достижения. — По крайней мере начал.
Матильда протянула руку за моей свернутой кулем одеждой.
— Хотите, постираю?
— Спасибо.
Ледяная вода из-под крана не избавит ткань от запаха свинарника, а я не любитель заниматься стиркой. Так и подмывало спросить, нельзя ли где-нибудь принять душ или ванну, но я представил реакцию Арно и промолчал. Но если я не мог претендовать на горячую ванну и холодное пиво, то кое-что все-таки хотел получить.
