— Можно попробовать?
— Вы курите?
— Нет.
— Тогда лучше не начинать.
Я понимал, что говорю, как ханжа, но ничего не мог с собой поделать.
Греттен надула губы.
— Почему вы в плохом настроении?
— Устал. Выдался тяжелый день.
Она задумчиво наматывала на палец черные пряди лошадиной гривы.
— Сколько вы у нас пробудете? Пока не отремонтируете дом?
— Не знаю.
— Папа считает, что вы от чего-то скрываетесь.
— Ваш папа не может всего знать.
— Он знает больше вас. Я не уверена, что вы ему нравитесь. Но если вы будете добры со мной, замолвлю за вас словечко.
Я промолчал. И, надеясь, что она поймет намек и уйдет, убрал с матраса очередную майку. Из нее что-то выпало. Фотография.
— Кто это? — спросила Греттен.
— Так, никто.
Я хотел подобрать снимок, но она опередила меня и, поддразнивая, спрятала.
— А я думала, у вас нет подружки.
— Нет.
— Тогда зачем вы возите с собой ее фото?
— Все забываю выбросить.
— Значит, вам безразлично, что будет с этой карточкой? — Улыбаясь, Греттен схватила с матраса зажигалку и поднесла к снимку.
— Не надо! — Я протянул к ней руку.
Но Греттен увернулась и, не выпуская снимка и зажигалки, отскочила назад.
— А говорили, безразлично.
— Отдайте!
— Не отдам, пока не скажете, кто она. — Греттен щелкнула зажигалкой. — Только придется поспешить.
Я попробовал выхватить у нее фотографию, но она, торжествующе расхохотавшись, отдернула руку, и пламя коснулось уголка карточки. Глянцевая бумага вспыхнула желтым цветом. Греттен вскрикнула и выронила снимок. Я сбросил его с матраса и старался потушить, пока изображение чернело и съеживалось. Фотография горела, а чердак был полон сухого дерева. Пришлось схватить стоявшую рядом бутылку с водой и загасить огонь. Фотография зашипела, пламя потухло. Чердак наполнился запахом паленого. Я смотрел на кучку пепла и лужицу воды на полу.
— Из-за я вас обожгла пальцы, — пожаловалась Греттен.
Я поставил бутылку на место.
— Шли бы вы отсюда!
— Я не виновата. Не надо было у меня отнимать.
— Папа вас хватится.
Греттен колебалась, но упоминание об Арно подействовало. Я не оборачивался, пока она спускалась в люк. Когда ее шаги стихли, я нагнулся и поворошил мокрый пепел. От фотографии ничего не осталось, кроме обуглившегося по краям маленького кусочка белой рамки.
Я бросил его на пол и пошел искать что-нибудь, чем можно убрать грязь.
Лондон
Однажды вечером Хлоя после работы пропала. Мы собрались после занятий с Колламом и парой студентов. Но не в «Домино», туда мы больше не ходили. Раньше мне доставляло удовольствие наблюдать, как Хлоя работала за стойкой, и ждать, когда в баре настанет затишье и она присоединится к нам. Но это ушло в прошлое и больше не радовало.
— Считаешь себя обязанным присматривать за мной? — спросила она, когда я, уходя, произнес: «Увидимся позже».
— Нет. Если не хочешь, чтобы я приходил, так и скажи.
— Поступай, как знаешь. — Она пожала плечами.
Было около часа ночи, когда я ушел от Коллама и вернулся домой. Теперь запах масляных красок и скипидара в квартире ощущался не так сильно. После нашего возвращения из Брайтона Хлоя не рисовала, но мы эту тему не затрагивали.
В баре она заканчивала работу не раньше двух часов. Я заварил кофе, включил проигрыватель и поставил «Убийственное лето» — фильм, который, как и все в моей коллекции, смотрел часто. Хлоя утверждала, что картина мне нравится, потому что почти все действие Изабель Аджани красуется практически голой. В ее словах был резон, но фильм действительно кинематографически очень красивый.
Я следил, как с неизбежностью разворачивался цикл страсти и трагедии. И лишь когда картина закончилась, осознал, что уже очень поздно: Хлоя должна была вернуться час назад. Я позвонил в бар, но никто не ответил. Подождал еще полчаса, затем, оставив записку на случай, если она объявится дома, отправился в «Домино». На улицах было пусто. Я повернул к Кингз-роуд тем путем, которым мы привыкли с ней ходить. С тех пор как я перестал встречать Хлою, ее либо кто-нибудь провожал, либо она брала такси. Двери бара были заперты, свет внутри не горел, но я на всякий случай постучал. Когда эхо ударов стихло, темное здание снова погрузилось в тишину.
Я стоял на тротуаре и оглядывал улицу, словно ждал, что Хлоя вот-вот появится и подойдет ко мне. Где жили работники бара, я не знал, но однажды ходил с Хлоей на вечеринку к Тане. Мне было неизвестно, работала ли она в тот вечер, но ничего другого в голову не пришло.
Как я ни старался идти быстрее, у дома Тани в Шефердз-Буш оказался лишь в пять часов утра. Подъезд не освещался, пришлось воспользоваться фонариком в телефоне, чтобы прочитать фамилии жильцов на домофоне. Нажав кнопку, стал ждать. Утро выдалось холодным, но колотило меня совсем не поэтому. Домофон не отвечал, и я снова нажал кнопку и не отпускал.
— Иду, иду, кто там? — послышался сердитый, искаженный связью голос.
— Таня, это Шон. — Я запнулся и приложил губы к самой решетке микрофона.
— Какой Шон?
— Друг Хлои. Она…
— Господи, ты хоть представляешь, который час?
— Представляю. Хлоя не вернулась с работы домой. Ты не знаешь, где она может находиться?
— Откуда? — В ее голосе звучали усталость и раздражение.
У меня оборвалось сердце. Я надеялся, Таня скажет, что Хлоя у нее или отправилась к кому-то на вечеринку.
— Ты видела, как она уходила?
— Да, она… Нет, я ушла раньше. Хлоя разговаривала с каким-то парнем, который пришел в бар. А мне велела идти домой.
— С парнем? Что за парень? Кто такой?
— Слушай, мне рано вставать…
— Ты его раньше видела?
— Нет. Я же объяснила: с каким-то парнем. Вульгарным, но Хлоя, похоже, его знает.
Когда я возвращался домой, по улице уже спешили ранние прохожие. Записка так и лежала на кухонном столе, где я ее оставил. Я все-таки проверил спальню, но кровать оказалась пуста. В восемь часов я позвонил Жасмин, хотя не очень рассчитывал, что Хлоя у нее. Ее там и не было.
— Ты позвонил в полицию? — сразу переходя на деловой тон, спросила Жасмин.
— Пока нет. — Эту возможность я держал напоследок. — Думаешь, надо?
— Подожди до полудня, — посоветовала она.
