— Матильда сказала, вы будете давать мне уроки английского. — В ее голосе прозвучала насмешка.
— Если хотите.
— Это была ее идея. Можете учить меня во второй половине дня. Папа в это время спит, а Матильда присматривает за Мишелем. Нас никто не потревожит.
Усмехнувшись, Греттен ждала моей реакции. А я пил кофе, изображая безразличие. Напиток был черным, крепким и таким горячим, что грозил обжечь язык.
— На ваше усмотрение.
— Что это у вас на ноге? — Греттен заметила мою самодельную галошу.
— Матильда сделала.
— Матильда? — Улыбка исчезла с ее лица. — Идиотский вид!
Я пропустил ее слова мимо ушей. Из открытого окна тянуло затхлостью, хотя, признаться, совсем отвратительным я этот запах не назвал бы. Теперь, без пелены грязного стекла, стали виднее отслаивающиеся обои и потрескавшаяся штукатурка спальни. Железная кровать со сбившимся комками матрасом и валиком под подушку, казалось, вот-вот развалится и рухнет на некрашеные доски пола.
— Чья была эта комната?
— Мамы.
Я отметил, что она не сказала: «Мамы и папы». И, показав на снимок на туалетном столике, спросил:
— Это она с вашим отцом?
Греттен кивнула.
— Их свадебное фото.
— Сколько лет вам было, когда она умерла?
— Мало. Я ее совсем не помню. В детстве после смерти мамы я играла в ее инвалидном кресле, но однажды упала и ушиблась, и папа сломал его.
«И пони у тебя тоже не было», — подумал я, но язык придержал — привык при ней помалкивать. Греттен притихла, а я готов был поклясться, что знаю, какими будут ее следующие слова.
— Залезайте ко мне.
— Нет, спасибо.
Она отодвинулась, чтобы дать мне возможность перебраться через подоконник.
— Не бойтесь, в эту комнату теперь никто не заходит.
Кофе был еще слишком горячим, но я все-таки сделал глоток.
— Лучше останусь здесь.
— Что-то не так?
— Все нормально.
— Тогда почему не лезете ко мне? Не хотите?
— Работаю.
— Вы не работаете, а пьете кофе.
Ее улыбка показалась мне задиристо-дразнящей и самоуверенной. Было в Греттен нечто напоминающее кошку — лукавую, мурлыкающую, требующую ласки и в то же время готовую, если изменится настроение, пустить в ход свои острые когти. Мне всегда было не по себе рядом с кошками.
— И все-таки я работаю.
Греттен, поджав ногу, села на кровать.
— Вы голубой?
— Нет.
— Уверены? По-моему, если кто-то отказывает симпатичной девушке, то он голубой.
— Хорошо, пусть голубой.
Она будто забыла сцену с фотографией, но если даже не забыла, я не собирался о ней упоминать. С озорной улыбкой Греттен улеглась на кровати, согнула ногу в колене и приподнялась на локтях.
— Не верю. Думаю, вы просто застенчивый и вам надо расслабиться. — Она откинулась назад и игриво изогнула брови. — Ну как?
— Эй, ты там наверху! — Со двора раздался крик Арно, и улыбка Греттен исчезла.
Надеясь, что у нее хватит ума сидеть тихо, я посмотрел с лесов вниз. Арно с брусчатки глядел на меня, у его ног крутился спаниель и, поставив уши торчком, задирал ко мне морду. — Что ты там делаешь?
Я не знал, что он видел или слышал со своего места, и подавил желание оглянуться через плечо.
— Отдыхаю.
— Только начал и уже отдыхаешь? — Арно окинул меня враждебным взглядом. — Спускайся сюда!
— Зачем?
— У меня для тебя другая работа.
— Что за работа?
— Заколоть свинью, если ты не слишком брезглив.
Я надеялся, что он шутит. Но Арно внимательно смотрел на меня и ждал, осмелюсь ли я отказаться. Задерживаться наверху мне тоже не хотелось: боялся, что Греттен выкинет какую-нибудь глупость.
— Я вас догоню, — произнес я.
Прежде чем он успел что-нибудь сказать, я отвернулся. И за секунду до того, как посмотрел в спальню, у меня перед глазами возникла картина: лежащая на кровати Греттен. Картина была настолько яркой, что я почти увидел ее загорелую кожу на фоне выцветшего голубого в полоску матраса.
Но кровать была пустой, как и спальня. Только на полу осталась едва заметная цепочка следов там, где ноги девушки потревожили пыль, когда она шла от двери и обратно.
Я плотно закрыл окно и направился к лестнице.
Арно и Жорж уже отделили одну из свиней от стада. И, ковыляя по дорожке к загону, я слышал визг и хрюканье. Выйдя на поляну, увидел, что Жорж гонит обреченное животное к воротам свинарника, которые Арно держит открытыми. Другие свиньи благоразумно старались держаться как можно незаметнее и, сбившись в кучу у противоположного конца загона, отошли подальше от мужчин. В маленьком загоне вдоль забора металась тень возбужденно хрюкающего кабана.
Свинья, которую Жорж гнал к воротам, была сравнительно мелкой, не больше лабрадора, но могла бы легко опрокинуть приземистого свинаря. Однако Жорж знал свое дело — заставлял ее бежать вперед, нашлепывая тонкой палкой, и поворачивал, куда надо, при помощи деревянного квадратного щита, который держал у морды. Ни он, ни Арно не обратили на меня внимания. Когда свинья выбежала из загона, Арно двинулся следом, а Жорж направил ее к стоявшему особняком сложенному из шлакоблоков домику, который показался мне зловещим.
— Закрой, — приказал мне Арно, сделав жест в сторону ворот.
И продолжал идти, даже не обернувшись, чтобы проверить, выполнил ли я его команду. Остальные свиньи уже направлялись к воротам, так что я поспешно закрыл створку и закрепил петлей из белой проволоки, висевшей на ближайшем столбе. Арно выругался, и я обернулся. Он пинком отшвырнул слишком близко подскочившего спаниеля, и собака, взвизгнув, бросилась по дорожке.
Свинью без особого сопротивления подогнали ко входу в домик. Но тут она стала бешено верещать, словно само это место приводило ее в панику. Жорж, навалившись всем весом, пихал обезумевшее животное деревянным щитом, а Арно загораживал ногами путь к отступлению.
— Ты пришел полюбоваться? — заорал он на меня.
Я подбежал, встал напротив Арно. Теперь Жорж оказался позади животного, мы — по бокам, и ему некуда было деться. Я уперся в свинью рукой и толкал. Шкура была грубой и жесткой. Твердой, как мешок с песком. Жорж огрел ее палкой, и свинья перескочила через порог.
Внутри ее визг усиливался, отражаясь от глухих стен и бетонного пола. Я остался в дверях, не испытывая желания идти дальше.
— Давай сюда! — бросил Арно. — Запри дверь, а верх не закрывай.
