Моросил мелкий дождь. От прохлады и сырости я поежился. По скользкому булыжнику мы двинулись туда, откуда нас не могли услышать.
— Прошу прощения, — промолвил я.
— Вам не надо уезжать, — сказала Матильда. Ее волосы намокли и слиплись.
— Придется.
— Отец вспылил, но он отходчивый человек.
Я мог бы с ней не согласиться, но это не имело значения.
— Дело не в нем. Я и так у вас зажился.
Матильда оглянулась на дом.
— И вы не передумаете?
— Нет. Извините.
Она помолчала.
— Куда вы отправитесь? В Англию?
Я кивнул. Только сейчас до меня стало доходить, в какой я оказался ситуации. Матильда заправила за ухо мокрую прядь.
— А вернетесь?
Я был удивлен и тронут ее вопросом.
— Не знаю. — Я был бы рад пообещать, что вернусь, но решение зависело не от меня.
— Останьтесь хотя бы до утра.
— Не уверен, что это хорошая идея.
— Отец успокоится. И машину на дороге вам так поздно не поймать.
С этим я не мог не согласиться. Если уйти сейчас, то придется топать всю ночь пешком или торчать до утра за воротами.
— Не хочу послужить причиной новых неприятностей.
— Никаких неприятностей не возникнет. Но перед тем, как вы уйдете, мне надо с вами поговорить.
— О чем?
— Не сейчас. — Матильда стояла рядом со мной; ее серые глаза казались огромными. — Можно, я попозже приду на чердак? После полуночи?
— Конечно, приходите.
Она слегка коснулась ладонью моей груди.
— Спасибо.
Я смотрел, как Матильда торопливо шла к дому и скрылась внутри. И остался один в тишине после только что закончившегося дождя. Ветер, поворачивая, скрипел старым флюгером на крыше конюшни и приносил шелест листьев далеких деревьев. Облака скользили по еще не окончательно потемневшему небу, то заслоняя, то открывая восходящую луну. Мои мысли были в полном смятении, пока я шагал через залитый водой двор. Минуту назад все было ясно, а теперь я не знал, как поступить.
Внезапно нахлынула волна сомнения, ноги ослабели. Что я творю? Жадно глотая воздух, я прислонился к стене амбара и только тут вспомнил, что забыл свою трость в кухне. На мгновение меня охватила паника, но я сказал себе, что не пойду за ней, и, приняв решение, успокоился. Глубоко вздохнул, распрямился и полез на чердак собирать вещи.
Лондон
Когда я добрался до Доклендса, уже стемнело. Бары и рестораны закрылись, и ничто не нарушало тишины, кроме эха моих шагов.
Я достиг такого состояния, когда стало казаться, будто я абсолютно трезв. По словам Джеза, гимнастический зал находился рядом с намеченной для реконструкции набережной, но, побродив наугад, я добился одного — окончательно заблудился. Район представлял собой путаницу из неосвещенных домов, перестроенных старых портовых зданий и подвергшихся сомнительному обновлению бесхозных складских помещений.
Я начал понимать, какую совершаю глупость. Даже если мне удастся отыскать Жюля, что я смогу с ним сделать? Порыв отомстить показался жалким — всего лишь попытка закрыть глаза на собственную вину. Пока я вышагивал по пустым улицам, в голове, словно закольцованная магнитофонная лента, продолжали звучать суровые слова Жасмин: «Бросил ее, когда она больше всего в тебе нуждалась! Хлоя хотела упростить тебе жизнь, а ты обрадовался». Неужели я так поступил? От мысли, что ребенок мог быть моим, ныло под ложечкой. Стараясь докопаться до истины, я снова и снова анализировал то, что сказала мне Хлоя. Не получалось. Но чем больше я старался убедить себя, что Жасмин заговорила о ребенке, желая уколоть меня, тем яснее понимал, что винить надо не одного Жюля.
От выпитого заболела голова, задергало в висках. Я выбивался из сил, мучился угрызениями совести, был сам себе противен. Хотел вернуться домой, но не знал, как туда добраться. Все улицы казались одинаковыми: темные тоннели из кирпича, хрома и стекла, которые чаще всего заводили в тупик, в конце которого плескалась темная вода и стояли суденышки.
Повернув за угол, я увидел льющийся из открытой двери пакгауза свет. На противоположной стороне улицы стояла машина. Я ускорил шаг, надеясь, что найду кого-нибудь, кто объяснит, куда я попал. Только бы выбраться из этой прибрежной части Доклендса. Кроме пакгауза со светом внутри все остальные здания в округе выглядели заброшенными. Участок огороженной, пустующей земли, убогая набережная и поблескивающая темная вода — все, что я мог рассмотреть. А затем заметил объявление застройщика на стене и скелетообразные тренажеры в окне первого этажа. Я пошел медленнее, еще не веря своей догадке, и тут из двери вышел человек и направился через дорогу к автомобилю.
По тихой улочке разнесся электронный вскрик открываемого замка. Я остановился, наблюдая, как мужчина обошел машину и поднял крышку багажника. На несколько секунд она заслонила его, затем крышка захлопнулась, и он снова оказался на виду — теперь он двигался к водительскому месту. Я замер в двадцати футах, когда Жюля осветил неяркий свет в салоне. Моя решимость свершить возмездие исчезла, и я смотрел, как он безвольно склонился на руль. В нем не осталось ничего заносчивого и высокомерного. Глаза ввалились, на небритом лице выражение измученного, потерпевшего поражение человека.
Не решаясь пошевелиться, чтобы Жюль меня не заметил, я ждал, когда он уедет. Но Жюль медлил — мне не было видно, с чем он там возился. Догадался я только, когда он наклонился, зажал одну ноздрю, а другой всосал то, что было у него на тыльной стороне ладони. К нему вернулась решительность, он порывисто распрямился и включил мотор. Секундой позже улица осветилась ярким светом галогенных фар.
И я вместе с ней.
Заслоняя глаза от нестерпимого сияния, я все еще надеялся, что Жюль не заметит меня. Несколько секунд ничего не происходило. Вскоре мотор заглох, и галогенные фары погасли. Пока я моргал, избавляясь от прыгающих передо мной радужных пятен, открылась дверца. Затем со стуком захлопнулась. Жюль встал перед машиной.
— Что тебе здесь надо?
Все еще ослепленный, я пытался разглядеть его в темноте.
— Хлоя умерла.
Ничего умнее я придумать не сумел. Повисло молчание. Я искренне надеялся, что сейчас нам не до соперничества.
— И что?
— Ты знал?
— Да. Если это все, что ты пришел мне сказать, то проваливай отсюда.
— Что ты с ней сделал?
— Она сама все с собой сделала. Потому такие поступки и называются самоубийством. А теперь окажи любезность — чеши отсюда, потому что я не в духе выслушивать проповеди.
— Из-за тебя она покончила с собой!
— Ерунда. Я не просил ее прыгать с моста. — Нападая на меня, он как будто защищался. — Да и вообще — какое тебе дело? Не помню, чтобы ты сильно о ней убивался, когда слинял от нее. А теперь хочешь перевалить вину на другого? Подойди-ка лучше к зеркалу и полюбуйся на собственную рожу!
