В этот момент он казался очень отстраненным. Руки его медленно сжались в кулаки, как будто он страдал от боли.
Она направилась к нему и встала рядом с ним, вглядываясь в его лицо. Калли хотелось протянуть руку и успокоить его.
Казалось, что его взгляд, как бур, сверлит дыру в море. Дыру, которая ведет прямо в преисподнюю.
Волна сострадания захватила ее.
— Ставрос… — прошептала она. Она хотела сказать, что сожалеет. Откуда она могла знать, что поездка сюда окажется настолько болезненной для него?
Он стиснул зубы и вновь обрел контроль над собой. Когда он посмотрел на нее, его взгляд был холодный как лед. Его голос был полон презрения к самому себе.
— Альфонс — это самый последний из моих недостатков.
Ее сердце резко забилось. Она знала, как сильно может ранить это слово. Она не хотела опуститься до этого уровня, когда назвала его мартовским котом.
В этот момент она поняла, что он был иной человек, не Брэндон, который предложил ей деньги, чтобы незапланированный ребенок исчез. Ставрос был глубокой личностью, как это огромное море перед ними.
— Я не знала… — Она дотронулась до его холодной руки, но он оттолкнул ее легкие пальцы.
— Пойдем. Мне надо закончить работу, чтобы я мог убраться с этого острова.
Глава 3
Ставрос укладывал плитку вокруг основания двух колонн. Он сделал шаг назад, чтобы оценить проделанную работу, и тут услышал голос Калли:
— Я приготовила спанакопиту. Я подумала, может, ты хочешь поесть?
На протяжении последних нескольких дней он старался держаться от нее на расстоянии. Он чувствовал, что она, сама того не ведая, заставила его посмотреть в лицо фактам, о которых он уже двадцать лет пытался забыть.
«Плыви к берегу. Я плыву за тобой».
Ставрос всегда был бунтарем. И его отец точно так же часто игнорировал правила.
— Зачем мне спасательный жилет, если у тебя его нет? — спросил он своего отца, когда они уселись в маленькую лодку.
— Ты хочешь ловить рыбу или нет? Со мной все будет в порядке. Надевай свой жилет, или мы никуда не поедем.
Себастьен только однажды спросил Ставроса, зачем ему нужна была яхта, которой он не пользовался. Поэтому. От плавания в лодке его мутило, но не из-за морской болезни.
Он всегда знал, что может справиться с этой слабостью. Возможно, однажды он снова выйдет здесь в море.
Если бы он мог еще раз прожить тот день, что он стал бы делать? Опять послушно уплыл бы? И оставил своего отца на верную гибель?
Ставрос подумал, что мог бы продать Себастьену эту проклятую яхту. Ему-то она была не нужна. Владение ей не доставляло ему радости, именно так и сказал Себастьен в тот вечер в Санкт-Морице.
Он должен был помочь своему отцу добраться до берега. И это не было только его мнением. Это он услышал и в словах своего деда после расспросов о произошедшем: «Используй свое американское имя», что означало: «Ты не имеешь права именоваться Ставрос. Это имя твоего отца». «Ты хочешь, чтобы компания процветала? Так не дай же мечтам отца умереть вместе с ним. Подумай о своей матери и сестрах. Ты же хочешь, чтобы они ни в чем не нуждались? Это зависит от тебя».
Иными словами, это означало, что Ставрос должен был делать, что говорил ему дед, иначе он бы выкинул его на улицу.
Хотя Ставрос не рассказал Калли, как погиб его отец, она начала относиться к нему с наивным сочувствием, которое было подчас невыносимо. В тот день они вернулись назад, и он работал допоздна, сделав перерыв только, когда она принесла ему блюдо с ягнятиной, поджаренной питой и большую порцию цацики с салатом из перца.
Она стала относиться к нему с состраданием, в то время как его мать и сестры только горевали, а дед всегда его осуждал.
Да, с того дня на мысе он перестал вспоминать о семейном несчастье так часто, как прежде, когда его дед перевез всех в Америку и немедленно продал дом. Тогда дед сменил их имена и запретил говорить в своем доме на греческом языке. Он обрубил их связи с родиной и воспоминания Ставроса о счастливом детстве.
— Возьми ключи от «Веспы», — сказала Калли Ставросу, когда он завершил свою работу в тот вечер. — Я скажу тебе, если она мне понадобится.
Ему трудно было свыкнуться с ее великодушием, потому что на протяжении последних двадцати лет он сталкивался только с критикой в свой адрес. Однако ключи он взял.
По выходным он работал только полдня. Во второй половине дня он снова знакомился с островом и позволял себе вспоминать не только о своей роковой ошибке. То и дело в его памяти возникал образ Калли, прижимающейся к его спине, когда он вез ее обратно на мопеде. Но он старательно отгонял эти мысли. В его одиночном путешествии по острову он не хотел сопровождающих.
Здесь, среди выжженных холмов и неумолимого моря, он принял решение. Он был уже давно не мальчик, а его дед больше не будет хозяином его жизни.
Он выкупит свой старый дом, и ему будет куда податься в том случае, если его дед сдержит свое слово и лишит его наследства.
Это решение взволновало его, разожгло огонь в его теле. Он почувствовал себя завоевателем, когда снова увидел Калли. Ее распущенные волосы колыхались, когда она поставила блюдо с выпечкой на низкий столик рядом с шезлонгом. Ее персикового цвета шорты обтягивали ее великолепной формы попку, а ее груди свободно колыхались под розовым топом. Края рубашки она завязала на поясе, обнажив полоску кожи, до которой ему постоянно хотелось дотронуться и попробовать на вкус.
Он хотел ее, хотел оставить на ней свой след, так же как он хотел оставить свой след на этом острове. У него возникло чувство, что он сможет стать таким мужчиной, каким и должен быть, только если завоюет ее.
Он направился к раковине в баре у бассейна и вымыл руки. Отряхивая их от воды, он сказал:
— Прекрати жалеть меня.
Она удивилась:
— Это не так.
— Почему ты тогда здесь?
— Я думала, ты проголодался.
— Так и есть. — Он приблизился к ней и увидел, как расширились ее глаза. — Но я не хочу есть.
Вообще-то это была ложь. Он умирал с голоду и от безденежья, так как вернул ей деньги за обращение в клинику из своей зарплаты.
Калли почувствовала опасность, но устояла.
— Я просто добра к людям.
Он выглядел изможденным и загнанным. Ей было больно смотреть на него. Она знала эти чувства: горе и ненависть к себе самому. Она не хотела пасть жертвой его чар, но ее мучило воспоминание об их поцелуе, и она подолгу не могла заснуть, охваченная страстным влечением к нему.
«Это наша реакция друг на друга. Зачем отрицать это?»
Разделял ли он ее чувства? Она смотрела на него и пыталась найти в его лице признаки того искреннего, испытывающего какую-то тайную боль человека, каким он был в тот день.
