– Что вы делали? – спросил интерн.
– Я? Ничего!
– Часть проводов отключена, а вы говорите, что ничего не делали?
– Она почти села на кровати! Такой судорогой могло снести все ваши штуки!
– Наши штуки еще держат ее на этом свете!
– Тогда почему же ее состояние было стабильно?
Клара снова заплакала. Тибо моментально переключился на нее. Ему понадобилось чуть больше времени, чтобы снова ласковым шепотом успокоить кроху – еще бы, только что он почти кричал. Тем временем интерн подошел к медсестре, и я услышала, как они обсуждают какие-то технические детали. Я различила щелчки подключаемой аппаратуры, скрип колесиков капельницы, шуршание простыни. Маленькая Клара уже успокоилась.
– Извините, – сказал интерн.
Я поняла, что они все наладили. Одновременно во мне вспыхнула дерзкая надежда: в случае реальной опасности мой инстинкт самосохранения поднял бы тревогу… Какой опасности? Нет, лучше не додумывать.
– Это вы меня извините, что я так разорался, – ответил Тибо голосом, в который вернулись прежние радужные оттенки.
– Вы сказали, у нее была судорога? – переспросил интерн.
– Она длилась буквально секунду, но, поверьте, это была самая длинная секунда в моей жизни.
– А вы можете описать то, что увидели?
Тибо ответил не сразу – видимо, собирался с мыслями. Медсестра продолжала возиться с аппаратурой.
– Все случилось в один момент. Я собирался снять с Клары шапочку, и вдруг датчик пульса – в прошлый раз вы мне его показывали – начал издавать сигналы с сумасшедшей скоростью. Эльза вся скорчилась. Я никогда не видел, чтобы человека так скручивало… На остальные приборы я даже не смотрел, только на нее.
– Понимаю.
Интерн дал несколько указаний сестре, затем продолжил:
– А когда вы пришли, ничего необычного не произошло?
– Да нет, ничего. Правда ничего. Я и пришел-то от силы минуту назад. Даже не успел вынуть Клару из «кенгуру». Сами видите. Вы позволите?..
– Конечно.
Значит, вот оно что. Клара, эта золотистая снежинка, сидит в рюкзаке на груди Тибо. Теперь понятно, почему я слышала ее так близко.
– Это ваш ребенок? – спросил интерн.
Я снова почувствовала приближение урагана, сеющего хаос.
– Нет, это дочка моих друзей.
Ураган стих, так и не начавшись. Клара не дочь Тибо. Какое облегчение. В следующую секунду я мысленно влепила себе оплеуху. С чего это я так завелась? Какое мне дело, приходится Тибо отцом золотистой снежинке или нет? Надо реальнее смотреть на вещи и не поддаваться эмоциям. Я так цепляюсь за Тибо, что уже готова присвоить его себе.
– Хорошо, – сказал интерн. – Вам должно быть известно, что младенцев в наше отделение приносить не рекомендуется.
– Я не знал. Можно мне все-таки остаться?
– Ладно, сегодня я закрою на это глаза. Но больше так не делайте.
Видимо, сестра закончила проверять аппаратуру – я вроде бы услышала, как она расправляет мои простыни и водворяет на место оставшиеся датчики. Через несколько секунд я получила тому подтверждение – раздался металлический звук, и я поняла, что историю болезни сняли с подставки.
– Доктор, вы сделаете запись?
– Запишите сами, пожалуйста.
Интерн что-то продиктовал медсестре на нечленораздельном медицинском жаргоне и поставил подпись на странице, которую она ему открыла. Сестра ушла. Тибо, похоже, высвободил Клару из «кенгуру»: я услышала, как он покачивает ее на руках. Сегодня он вряд ли осмелится разуться. Раз он пришел с ребенком, то наверняка не намерен спать.
– Но вы не ответили на мой вопрос, – внезапно сказал он.
– Какой вопрос? – удивился интерн.
– Почему она дышала, хотя все эти штуки отключились?
– Ее организм способен поддерживать жизнедеятельность около двух часов. В этом промежутке она может самостоятельно дышать, ей хватает собственных жизненных ресурсов. Но дальше она снова нуждается в помощи аппаратуры.
– Это нормально?
– Так бывает. Для нас это признак, что организм еще не восстановился и состояние комы ему необходимо.
Да уж, лучше бы мое отключение обсуждал с родителями не главврач, а этот интерн, умеющий изложить проблему гораздо менее категорично. Даже кому он описал как вполне естественную и чуть ли не благотворную стадию болезни.
– А вы можете хотя бы примерно сказать, долго ей еще так лежать? – спросил Тибо.
– На этот вопрос я вам ответить не могу.
– Почему? Не знаете?
– Потому что вы не родственник.
Интерн произнес это почти извиняющимся тоном. Я чувствовала, что ему хочется сказать больше, но он сдерживается.
– Ладно, оставляю вас с ней, – сказал он, чтобы покончить со своими колебаниями. – Всего вам доброго.
– И вам тоже.
Интерн ушел, и мы остались втроем – Клара, Тибо и я. Я никак не могла успокоиться после случившегося. В палате настала тишина. Даже малышка копошилась едва слышно. Я не понимала, что происходит. Казалось, моя радуга меркнет.
16
Тибо
Мне нужно успокоиться. Хотя нет, я спокоен. Скорее мне нужно образумиться. Жюльен прав. Я готов влюбиться в девушку, лежащую в коме. Это глубоко ненормально. Но, увидев, как распахнулись ее глаза, когда ее скрутило этой жуткой судорогой, я действовал чисто рефлекторно.
Рефлекторно? Я сам себя испугался, особенно после того, как с моих губ сорвался шепот:
– Эльза… Я почти ничего о тебе не знаю и все же…
Я не договорил. Потому что обращался вовсе не к обитательнице палаты. Я не испытывал потребности заканчивать фразу вслух, понимая, что имел в виду. Наверное, я сейчас напоминал брата, каким видел его десять минут назад. От мысли об этом сходстве меня слегка замутило, но я подозревал, что смотрю тем же отрешенным взглядом, каким он изучал пасмурное небо за окном.
Клара завозилась у меня на руках. Куда бы ее положить, задумался я, чтобы дать ей подвигаться. Как крестному, мне явно не хватало опыта, и я наделал кучу ошибок. Потащил Клару с собой в больницу – чистый эгоизм! – и не догадался захватить с собой коврик и игрушки, чтобы ей было чем заняться. Я рассчитал время, чтобы обойтись без бутылочки молока и памперсов, а остального не предусмотрел. Пристроить Клару на кровать рядом с Эльзой? Нет, маловато места.
Я расстелил на полу свою куртку и опустил на нее Клару, прикидывая, как бы половчее уложить ее рядом с неподвижным телом Эльзы. И на мгновение замер. Эльза выглядела такой безмятежной, особенно по сравнению с той, какой была только что. Ничего похожего на искаженное мукой лицо и судорожно скрюченные пальцы…
