— По протоколу № 9/13 такое сообщение можно отправить только в случае угрозы личного разоблачения, потери всех каналов связи и связных, а также экстренной эвакуации, когда у агента нет возможности уйти самому. Это высшая степень тревоги. Обращаю на это внимание, товарищи офицеры.
Мошкович обвел взглядом собравшихся.
— Почему ты считаешь это таким важным? — спросил Алдонин.
— Интонация, тембр и психологические характеристики голоса говорят, что звонивший находится в полном спокойствии, у него хорошее настроение, ровное дыхание и четкие интонации. Никаких признаков паники или тревоги. И он отложил встречу почти на двадцать четыре часа…
— Важное замечание, — согласился Горчаков.
Адмирал не дал разговору утечь в это русло:
— Что дал анализ фоновых шумов?
— Улица города, проходящий транспорт, звуки работающих эскалаторов, по этому признаку определили расположение таксофона у метро. Углубленный анализ еще не закончен, но засечь какие-то характерные особенности не удалось.
— На поднесущей частоте?
— Ничего.
Значит, звонивший не использовал заранее записанный звуковой сигнал, который в сжатом виде передавался вместе с речью. Алдонин не мог вспомнить: выдавали двадцать пять лет назад специальные амплиферы или это было позже.
— И быть не могло, — сказал Очалов. — На раннем этапе внедрения молодым агентам выдавался минимум технических средств.
Алдонин кивнул. Очалов как будто читал его мысли.
— Спасибо, Сергей Николаевич, за справку. Дополнения?
Добавить Мошковичу было нечего.
Адмирал смотрел на собравшихся. Примерно одного возраста, выросли в одной среде, накопили обширный опыт и прекрасно знали, что сейчас предстоит самое трудное в совещании.
— Прошу высказываться, товарищи офицеры…
Начинать никто не спешил. Алдонин ждал. Корабельные часы отмеряли секунды тишины.
— Николай Иванович, тебе слово.
Горчаков открыл папку дела, перебросил несколько страниц.
— Даже если предположить, что на связь вышел пропавший двадцать пять лет назад агент… — сказал он. — Какая цель звонка? Что он хочет нам сообщить? Что он может сообщить ценного?
— Вероятно, серьезная информация, — сказал Очалов.
— Из Будапешта? Как он там оказался? Где скрывался столько лет? Что делал? С кем выходил на контакт?
— Николай Иванович, говори прямо.
— Слушаюсь, товарищ адмирал. Вы знаете, что в истории нашей службы не было ничего подобного. А если такого не было, то вывод напрашивается один, естественный, простой и понятный…
— Договаривай.
— Звонок под контролем, — сказал Горчаков. — Ничего другого. Не важно, сам он пошел на вербовку или вышли на него.
— Зачем?
— Не понял, товарищ адмирал…
— Если Мечик перевербован, зачем ждал двадцать пять лет?
— Вербовка могла произойти недавно.
— В чем смысл вербовать человека, который столько лет был не у дел? — спросил Алдонин, сам не зная ответа.
— Ценность вербовки нашего сотрудника не уменьшается с годами, — ответил Горчаков. — Для них важен сам факт.
Собравшиеся понимали, что «они» могут быть разными. Конкретика страны и спецслужбы не так важна.
— Хороший ответ, Николай Иванович, только бесполезный. Никакой пользы, кроме гордости за самих себя.
Горчаков ничем не показал, что не согласен.
— Практический смысл очевиден, — сказал он. — На встречу с нашей стороны должен прийти человек. Его фиксируют и берут в оборот. Для одного использования более чем достаточно. Мечик — предатель. Он знает, что мы знаем о его предательстве. Иначе не скрывался бы все эти годы. Предатель сам инициирует контакт. Для чего? Чтобы попросить прощения за сроком давности? За смерть Маркуса? За украденные деньги? Он что, наивный?
Вопрос был невольно обращен к Очалову. Начальник оперативного отдела только покачал головой.
— Мечик всегда отличался тем, что глубоко планировал свои действия, — сказал он. — Было видно еще в учебе. Я согласен с Николаем Ивановичем: это второе его предательство. Расчет на то, что мы захотим увидеть его и задать вопросы. Ловушка для нашего контакта. Они никого не могли вычислить. Это будет первый результат.
Алдонин обратился к Мошковичу.
— Твое слово, Иван Тимофеевич…
Начальник аналитического отдела помедлил.
— Вероятность ловли на живца крайне высока. Как раз из-за особенности его биографии. Внешне — минимум подозрений. На самом деле — крайне высокий риск. Мы ничего не знаем, чем он занимался столько лет и как оказался в Будапеште.
— Все согласны? — спросил Алдонин.
Три заместителя дружно кивнули.
— Общее мнение: нам устроена ловушка. Хорошо. Кто может опознать Мечика?
— В одном внедрении с ним было двое, — сказал Очалов. — Первый эксперимент. После того случая больше не повторяли. Слишком молодые офицеры не готовы ко всем тяготам. С ними были Маркус и Освальд. Маркус мертв, Освальд в Бельгии…
— Как быстро его можно перебросить?
— Как будет необходимо.
Горчаков засопел.
— Товарищ адмирал, прошу разрешения…
Алдонин кивнул.
— Считаю, что рисковать таким сотрудником, как Освальд, ради контакта с предателем категорически недопустимо. Выгоды, которые мы можем получить, не идут ни в какое сравнение, если Освальда возьмут на месте или засекут…
Адмирал отправил молчаливый вопрос двум другим заместителям.
— Согласен, — сказал Очалов.
— Поддерживаю, — сказал Мошкович.
— Значит, опять единогласно… — Алдонин встал и подошел к окну. Как ему не нравился это серый, надменный вид улицы. Совсем чужой и холодный. — Дальнейшие действия? Твое предложение, Николай Иванович…
— По закрытому протоколу, — ответил Горчаков.
Это означало физическую ликвидацию агента. На месте. Алдонин знал, что совещание неизбежно закончится таким решением. Не хотел этого, но не имел ни одного аргумента, чтобы противопоставить.
— Сейчас принимать окончательное решение рано, — сказал он. — Предлагаю направить Освальда для визуального контакта. При подтверждении личности Освальда сразу выводить, дальше действуют оперативники. Сможем обеспечить?
— Так точно, — ответил Очалов. — Три-четыре сотрудника перебросим…
— Проработать скрытную доставку Мечика в посольство или по одному из наших коридоров…
— Принято…
— При малейшей угрозе применять закрытый протокол.
