Изменить не просто жизнь свою.
Вновь корабль уходит в дальние края.
Вновь на его палубе стою,
на прощание рукой махнув, не я.
Анна Яблонская
Первый гонорар
Знаете ли вы, что такое первая публикация в журнале?
Нет! Вы и представить себе не можете, что это за штука, когда приходишь в редакцию, а там вместо того, чтобы сказать какую-нибудь гадость по поводу очередной порции твоих стихов или рассказов, сажают на мягкий стул и приносят свежий номер. А в нем черным по белому на десятой странице — твое гениальное произведение (строчки на три), а под ним (нет, этого не может быть!) твоя же фамилия, напечатанная жирным (понимаете, жирным!) шрифтом!
Думаете, это все?! Фигушки! Нет! Праздник только начинается! Дают деньги! Деньги! Деньги! Денег примерно столько же, сколько и строчек, но краткость — сами знаете, чья сестра…
Они все теперь сломлены! То есть вся редакция натуральна сломлена! Они поняли, кто перед ними! Перед ними — я! Им невыносимо стыдно и больно за те месяцы моих мучений и унижений, когда я ходила к ним по три раза в неделю с новыми поэмами, а они так и не сумели их прочувствовать, понять глубину, увидеть их ширь, их узь, их… все!
— Так вы приносите нам что-нибудь еще… — льстивым полушепотом просят они.
— Я подумаю, — вальяжно отвечаю я. — Если в пятницу буду в ваших краях, возможно, забегу…
— Обязательно забегайте! — умоляют они, а я уже на пороге.
Прохожие завистливо смотрят на меня. Они тоже все понимают! Не могут не понимать! Я же открыла журнал на десятой странице и несу его, как флаг, в правой руке. Пусть завидуют! Пусть детям рассказывают, кого они однажды встретили на улице!
Гонорар невыносимо жжет мне правый карман. Почему-то ужасно хочется есть… Сомнения рвут душу… Деньги можно отложить, опять же — детям потом показывать… Но, кажется, если я сейчас чего-нибудь не съем, никаких детей у меня не будет…
И потом, я никогда не была в кафе одна! Конечно, меня водили всякие там… Но — одна! Это же такой шик! Одинокая, загадочная, с журналом, где на десятой странице…
Решено! Сворачиваю в кафе! Официант сначала подозрительно оглядывает меня и журнал, но, видимо, тут же все понимает, потому что тут же протягивает мне меню. Я смотрю на цены. Гуляем на все! Все равно самая низкая цена в меню соответствует сумме моего гонорара. Заказываю «Пиццу маленькую с колбасой» и кофе.
Официант приносит заказ. Я сразу же прошу счет. Пусть не думает, что я какая-нибудь там! Деньги у меня есть!
Приносит счет. Я смотрю на него — и холодею. Там указана большая сумма, чем в меню — и чем у меня в кармане.
«О боже! За что?! — шепчу я. — Меня обсчитали?!»
Нет! Это надбавка за обслуживание…
За какое обслуживание?!! Я и сама могу принести себе кофе!
С ненавистью смотрю на симпатичного голубоглазого официанта. Говорю: вы пока свободны. Он уходит.
Быстро запихиваю в себя абсолютно несъедобную резиновую пиццу и ужасный кофе, от которого пахнет керосином, оставляю на столе весь свой гонорар — естественно, без надбавки за обслуживание, и пулей вылетаю из кафе.
Журнал уже несу под мышкой, свернув его в трубочку. Пытаюсь себя успокоить. Кофе плохой? Ну и ладно! Ужасная пицца? Ничего! Весь гонорар? Ну, это, конечно…
А зато я все-таки побывала в кафе одна! Была очень загадочная — так быстро ела…
Уже повеселевшая, сворачиваю за угол, и вдруг по ушам и по бедному сердцу моему ударяет:
— Внимание! Внимание! Небывалая акция компании «Еда+Питье»! Бесплатный кофе и бесплатная пицца в любом количестве!
Я смотрю вокруг и обмираю: огромное множество людей, которые (я уверена!) ни разу не печатались в журналах и прямо здесь, прямо на улице утоляют свой голод!
Мне уже не хочется ни есть, ни пить, но я выстаиваю безумную очередь, беру еду+питье и отхожу в сторонку.
Делаю глоток. Кофе, как назло, настоящий, не пахнущий керосином. Откусываю кусочек пиццы. Она еще хуже. Горячая, съедобная, не резиновая.
И все это бесплатно!
Сажусь на корточки и тихо плачу. Слезы капают прямо в журнал на мой одинокий афоризм и глупую фамилию, напечатанную жирным шрифтом…
Юное дарование
Юная, но уже полугениальная поэтесса А., придя в полуголом виде в редакцию журнала «Ф», сумела втереться в доверие редактора В. и была напечатана в четырех номерах подряд. Выход четвертого шедевра «… Когда луна всходила над затылком, и свет звезды сиял мне прямо в глаз» совпал с сорокалетним юбилеем журнала.
Готовился грандиозный концерт, а потом еще более грандиозный фуршет. Вход — только по пригласительным, которые получили далеко не все сотрудники редакции, а только те, кто проработал в журнале не менее сорока лет. Двадцатилетняя поэтесса А. попала в их число, заявившись в кабинет редактора В. уже не в полуголом, а в… как бы сказать… на две трети голом виде. Правда, ей было поставлено условие: в конце концерта она должна выйти на сцену и подарить цветы знаменитым писателям и актерам М., Р., А. и Л., а редактор В. представит ее публике как юного автора журнала «Ф».
Все началось с того, что в конце первого действия ведущий объявил конкурс на лучшее стихотворение о журнале «Ф». Поэтесса А. с детства участвовала во всех самых идиотских конкурсах — начиная с конкурса красоты и кончая конкурсом «Кто дальше плюнет». Она была не в силах устоять и в этот раз. И, естественно, выиграла. Ее стихотворение «“Ф” — фсе для меня ф этом мире…» заняло первое место.
Поэтесса А. увидела, как глаза В. наливаются кровью, когда она выходила на сцену получать приз — три книжки редактора, которые уже имелись у поэтессы в количестве трех штук каждая. Ведь через пять минут знаменитым писателям-сатирикам надо было вручать цветы, а поэтесса А. сделать этого уже не могла, так как публика непременно начнет орать, что это подстава! Просить кого-то другого было уже поздно. Да и кого? Нужно было резво, как горный джейран, взбежать на сцену с огромной охапкой цветов, а никто из проработавших в журнале сорок лет сделать этого, как вы понимаете, уже не мог…
Короче говоря, юмористы остались без цветов.
В. долго орал на поэтессу А., но потом все-таки простил, так как на концерт она явилась уже в… на четверть голом, а точнее, на четверть одетом виде.
Потом начался фуршет. А. пошла в туалет попудрить носик и варварски порвала себе колготки.
Жутко краснея и пытаясь прикрыть гигантскую дыру малюсеньким ридикюлем, поэтесса прошла к столу. На счастье, все вели эстетские разговоры о судьбе русской литературы в двадцать втором веке, и никто не обратил внимания на колготки А.
