С моим везением может оказаться, что «пицца» – это по-британски «осьминог». Я морщу нос.
– Трусишка, – дразнится Джейкоб, сидя на диване. Нечестно, ведь ему-то не придется это пробовать.
Я беру чипс и опасливо надкусываю.
Рот наполняется вкусом теплой картошки и солью, а слабый привкус уксуса, как ни странно, кажется освежающим, и картошка с ним не такая маслянистая. Это не похоже ни на что из знакомой мне еды.
И это потрясающе вкусно.
Пробую рыбу – она оказывается ничуть не хуже.
– Ух ты.
Мама сияет.
– Вот видишь!
– Правда вкусно, – киваю я, но еда горячая, а у меня полный рот, так что получается нечто вроде ававгуу.
– Ты еще должна попробовать хаггис.
Это еще что такое? Я понятия не имею, но при упоминании о нем даже папа кривится, и я решаю, что лучше не уточнять. Возьмем на заметку: хаггис – это штука, о которой лучше даже не спрашивать.
Вскоре выясняется, что чипсы изумительно вкусны, пока горячие. Остывая, они тут же превращаются в соленую размокшую гадость, что и происходит с папиной порцией.
Он даже не прикоснулся к своей еде, так увлекся тетрадями мистера Уэзершира. В них записи разных историй, которые он слышал от соседей, друзей и собутыльников в местном пабе.
– Поразительно, – шепчет папа. – Как все причудливо переплетено, история и мифы. Прослеживается языческая основа, и…
– Джон, – терпеливо напоминает мама. – Твой ужин.
Издав неопределенный звук, папа выхватывает из горки холодный чипс и рассеянно сует в рот. Знакомая картина, совсем как дома: папа, склонившийся над ноутбуком, самозабвенно печатает, а рядом на столе – забытый ужин. Нам с мамой к этому не привыкать.
Джейкоб сосредоточенно сопит – все свое внимание он направил на ломтик картошки, выпавший из папиного пакета на край стола. Будь он человеком, от такого напряжения у него, пожалуй, пошла бы кровь из носа. Вместо этого по телу у него пробегает рябь, он тянется к картошке… Секунда – и она действительно падает на пол.
Джейкоб вскидывает руки в победном жесте, он торжествует.
– Смотрите все, я овладел телекинезом! – кричит он, но я уверена, что ломтик картошки просто и так уже проигрывал в битве с земным притяжением.
Перевернув страницу потрепанной тетради, папа хмыкает.
– Нашел что-то интересное? – спрашиваю я.
– Здесь такая мешанина, – отвечает он. – Есть и полная ахинея, и что-то относительно правдоподобное, но вот что удивляет – все они о мифах и легендах говорят, как о реальных фактах.
Мама торжествующе улыбается.
– Если в истории верят, это наделяет их силой, – заявляет она.
Папа рассеянно кивает.
– Как здесь, – он постукивает пальцем по странице. – Это серия рассказов о Бёрке и Хэре.
Имена кажутся мне знакомыми. И я почти сразу вспоминаю, где их слышала – от одного из уличных зазывал на Королевской Миле.
– Кто они такие? – я заинтригована.
– Давным-давно, в начале 1800-х, – объясняет папа, – студентам медикам были нужны трупы, чтобы изучать анатомию. А их, конечно, не хватало, поэтому кое-кто выкапывал покойников из свежих могил и доставлял их в анатомические театры. Но Уильям Бёрк и Уильям Хэр решили не ждать, пока кто-то выроет им труп. И стали добывать их сами.
Сидящего рядом со мной Джейкоба передергивает.
Я слушаю, затаив дыхание.
– Прежде чем их поймали, они убили шестнадцать человек. На суде Хэр дал показания против Бёрка, и его отпустили на свободу. А Бёрка повесили, а потом по приговору суда его тело было вскрыто в анатомическом театре, точно так же, как вскрывали тела его жертв.
Мы с Джейкобом потрясенно переглядываемся.
Папа переворачивает страницу.
– Рассказчик утверждает, что скелет Бёрка по сей день хранится на медицинском факультете университета. Его призрак бродит по коридорам и аудиториям, неся с собой запах смерти и могильного тлена.
С минуту никто из нас не может произнести ни слова.
За окном поднимается ветер, он зловеще воет, задувая в щели старой оконной рамы.
Большим пальцем папа перелистывает несколько страниц.
– Здесь десятки рассказов. Одни основаны на исторических фактах, как этот, о Бёрке и Хэре, другие – всего лишь городские легенды. Жертвы чумы, погребенные под городской стеной. Безголовые музыканты. Призрачные таверны. Полтергейст Маккензи. Женщина-Ворон в Красном.
Я выпрямляюсь, вспомнив женщину за Вуалью и ярко-алый цвет ее плаща. У меня сжимается сердце.
– А это еще кто такая?
– Кто именно?
– Женщина-Ворон в Красном.
Папа возвращается на парочку страниц.
– Хм-м. Она упоминается в нескольких историях о пропавших детях. Судя по всему, это какой-то вариант мифа о «безутешной матери», женщине во вдовьем трауре, похищающей чужих детей. Но здесь нет исходной, оригинальной истории, нет ее и в тетрадях Уэзершира.
Но я до сих пор под впечатлением от пропавших детей.
Я чувствую на себе взгляд Джейкоба, а в памяти всплывает воспоминание: Вуаль, черные волосы и глаза той женщины, ее гипнотическая песня. Удивительно, но, когда я ее увидела, мне совсем не было страшно. Наоборот, она была яркая, как солнечный зайчик в пасмурный день. Когда она запела, я в первую минуту хотела пойти за ней. И просто не могла думать ни о чем другом.
Но сейчас ее нет рядом, и меня охватывает страх.
Хлопнув в ладоши, мама вскакивает на ноги.
– По-моему, хватит на сегодня страшилок!
Мы убираем со стола и начинаем готовиться ко сну. Папа выключает свет в гостиной, и Джейкоб как всегда исчезает на ночь.
Привидениям сон не нужен. Однажды я проснулась и обнаружила, что Джейкоб примостился на краешке моей кровати и смотрит, как сплю я. Мне пришлось тогда ему сказать, что это не здорово. Я не знаю, куда уходит мой друг – просто выключается, как свет, или слоняется по улицам? Знаю только, что здесь его нет.
Я зеваю без перерыва и, забравшись, наконец, в постель, почти сразу проваливаюсь в полудрему. В приоткрытое окно веет прохладный ветерок, издалека доносится шум города. Где-то рядом плачет маленький ребенок. Смеется старушка. Ругаются мужчина и женщина.
Так мне слышится, но вскоре я понимаю, что это просто чайки перекликаются в темноте. Они пронзительно верещат, орут, тараторят, но чем дольше я их слушаю, тем больше мне кажется, что я слышу женский голос, сплетенный с ветром, он то взлетает вверх, то падает вниз, затягивая меня в глубины сна.
