– А потом у него родилась дочь, и он решил передать это имя ей, – предположил он.
Марлен невесело рассмеялась.
– Не-а. Идея Берди. Она сказала, что хочет продолжить семейную традицию, хотя я всегда думала, что она дала его имя Джорджии, потому что это было единственное, что она была готова отдать.
– Тетя Марлен, не надо…
Я покосилась на Джеймса, но он слушал спокойно, как бы напоминая мне, что он просто незнакомец в самолете.
– Прости, дорогая. Ты знаешь, у меня накопилось много горечи к твоей маме, и иногда слова просто выскакивают изо рта, как язык у жабы, хватающей муху. Мне приходится напоминать себе, что у нее были причины вырасти такой, какая она есть. И я понимаю, правда. И все же мне трудно простить мать, которая не заботилась, как следовало, о своих дочерях.
Тетя Марлен не сказала ничего такого, о чем бы и я сама не думала. Мне просто не нравилось, когда подобное произносили вслух, даже если это делала Мейси. Какая бы ни была, Берди оставалась нашей матерью, и во мне еще жили детские воспоминания о ее мягких прикосновениях, аромате духов, теплых пальцах, трогающих мой лоб, когда я засыпала, о тихом пении, звучащем в темноте. Как будто даже детьми мы понимали, что равнодушие Берди было не намеренным, и винить ее за него так же бессмысленно, как пчелу – за укус. Наверное, даже тогда мы чувствовали, что она точно так же растеряна, как и мы, пытаясь плыть в незнакомых водах. Берди была для нас призраком, которого мы ощущали, но не видели; необъяснимой силой, сталкиваясь с которой, мы набивали синяки – единственное свидетельство ее присутствия.
Я вздохнула.
– Папа умер, когда мне было три года. Я его почти не помню. Единственное воспоминание: я иду по пристани, и сильно пахнет рыбой. Берди не позволяла отцу приближаться к ней, когда он возвращался с рыбалки, а я не возражала против запаха, и он обнимал меня и брал на руки. До сих пор люблю запах сырой рыбы.
Джеймс положил руки на подлокотники, легкая улыбка осветила его лицо.
– Я гулял по городу и несколько раз подходил к пристани. Думаю, вам повезло, что вы находите этот запах приятным.
Марлен хихикнула, а я с благодарностью ему улыбнулась. Видимо, детство, проведенное с четырьмя сестрами, научило его поднимать настроение, вовремя вставив нужную реплику.
– Точно, – кивнула Марлен. – Берди любила Джорджа безумно, этого не отнимешь. И он ее любил. Дикая любовь. Вы знаете, как говорят: от любви до ненависти один шаг? Вот этот шаг, по-моему, они делали слишком часто. Казалось, каждый отчаянно нуждался в чем-то таком, что другой не был готов отдать. Тяжело было на это смотреть. – Она помолчала, глядя на залив. – Я никогда не видела двух людей, настолько склонных к саморазрушению. Бедняга Джордж. Он видел, как утонул наш отец, и так и не оправился. Их лодка попала в шторм. В тот день они вообще не должны были выходить в море. Я думаю, Джордж всегда винил в случившемся себя, потому что именно он предложил задержаться в море подольше. Наверное, для него это был слишком тяжкий груз.
Мы сидели в тишине. Джеймс покачивался в кресле. Я хотела предложить принести пива, но Марлен снова заговорила.
– Но Берди… – Она пожала плечами. – Я перестала пытаться ее понять. Мать отправила ее в ту актерскую школу, так что мы видели Берди только на летних каникулах. Помню, в первый раз, когда я ее увидела, я подумала – с ней что-то не так, словно половина ее отсутствует, причем отсутствующая половина занята чем-то более интересным. Бедняга Джордж. Он так влюбился, что его можно было стукнуть палкой, а он и не заметил бы.
Где-то в доме хлопнула дверь: Мейси и Бекки вернулись из школы. Марлен выпрямилась, и я сделала то же самое, подумав, не оказывает ли присутствие Мейси такой же эффект на всех окружающих.
– Странно… – заметила Марлен. – Разговоры о фарфоре… они напоминают мне то, что однажды сказал мне Джордж.
– Правда? – спросила я. – И что он сказал?
– Когда они поженились, Берди отказалась выбирать свадебный сервиз – заявила, что ненавидит фарфор и предпочитает есть с бумажных тарелок. Я сказала, что это, видимо, из-за того, что твоя бабушка была ужасной барахольщицей – никогда не могла спокойно пройти мимо гаражной распродажи или мусорного ящика. Натащила в дом тонну самых разных тарелок. Когда я сказала это Джорджу, у него сделалось странное выражение лица, и он буркнул, что дело в другом, вот только в чем – не объяснил. Поэтому в качестве свадебного подарка я купила им дешевый фарфор на распродаже в «Пенни», они им пользовались всю свою семейную жизнь.
Я вспомнила, что видела часть этого сервиза в буфете, когда мы с Мейси там разбирались. Мы отложили его, чтобы потом выбросить. Теперь я подумала, не следует ли мне достать оттуда один-два предмета и не сохранить ли? Может, Берди захотела бы их оставить. Впрочем, вряд ли. Она ни за что не держалась, в том числе за свой брак.
Я не успела задать следующий вопрос, потому что задняя дверь распахнулась, и на веранду выбежала Бекки. Наверное, как и все остальные, я задержала дыхание, любуясь ее красотой.
Бросив теннисную ракетку на пол, она схватила меня за руку. Я наблюдала, как она сосредоточилась на том, чтобы выровнять дыхание и произнести слова гладко, не заикаясь. Я хотела улыбнуться, чтобы ее подбодрить, однако моя улыбка дрогнула, когда я поняла, что она хочет сказать.
– Тетя Джорджия, идем плавать! У моей подружки Бриттани есть бассейн, и она сказала, мы можем зайти сегодня днем.
Я покачала головой, не успев даже понять почему.
– У меня нет купальника.
– Не помню, чтобы раньше тебя это останавливало.
Мы все обернулись и увидели в дверном проеме Мейси. Она стояла со скрещенными на груди руками, словно ангел мщения. Долгую, мучительную минуту слышны были только крики чаек и тихое стрекотание сверчков. Я пыталась напомнить себе, что стала на десять лет старше и больше не должна обижаться на язвительные уколы. Но между сестрами, независимо от того, сколько им лет, остаются те же самые отношения, что и в детской, когда перед сном они делятся секретами, а утром дразнят друг друга до слез.
– Я попросила бы купальник у тебя, но, боюсь, он мне будет слишком велик. – Едва у меня вырвались эти слова, как я о них пожалела.
Бекки молча отпустила мою руку и перешла на сторону Мейси, как пешка на шахматной доске, готовая защищать свою королеву. Мейси обняла дочь, и обе взглянули на меня с укором, что только усилило мои стыд и смущение.
Джеймс встал и светло всем улыбнулся, будто и не расслышал последних слов.
– Я надеялся, что кто-нибудь предложит купание. Я тоже не взял плавки. В городе есть магазины, и, уверен, я там что-нибудь себе подберу. Захвачу с собой Джорджию, и она купит купальник.
– В-вы разве умеете плавать? – удивилась Бекки. – Вы же в городе живете.
Я снова увидела, как печаль затянула его глаза, подобно зеленой ряске на неподвижном пруду.
