Я посмотрела туда, где тарахтел мотор маленькой лодки, пытаясь осмыслить ее слова.
– Пару недель назад я искала конфеты, которые ты прячешь в своем ящике. – Бекки положила кролика на кресло и расстегнула молнию на его животе. – Я думаю, тетя Джорджия ищет вот это. Я не сказала маме, чтобы она не ругала меня за то, что я рылась в твоем комоде, и боялась, что ты разозлишься на меня за то, что я его взяла. Поэтому я спрятала его в кролике.
Она протянула мне предмет, но я не могла взять его в руки и только смотрела. Фарфоровая чаша с двумя ручками. Рисунок такой яркий, и пчелки, кружащие по белому фону, такие живые, что я сразу вспомнила, как их зовут. Мари, Люсиль, Лизетт, Жан. Я почти слышала собственный детский голосок, напевающий эти имена.
Я взяла чашку обеими руками. Ее белизна и округлость напоминали мне череп. Внутри моего мозга память забила крыльями, из-за чего у меня разболелась голова. Я закрыла глаза, внезапно ощутив ядовитые испарения красного прилива, запах воздуха, насыщенного миазмами гниющих рыб и мертвой растительности.
Я смотрела на чашку. Чего-то в ней не хватало. Или, может быть… Я повертела ее в руке, мои пальцы хотели нащупать что-то другое… Крышку? Носик?
Потом снова появился запах, который заставил меня посмотреть на воду, чтобы убедиться, что она не красная. Что-то в этой чашке напоминало мне красный прилив, но…
Солнце поднялось выше, изливая оранжевый свет на доски пристани, освещая воду, которая волновалась под ними, напоминая о другой пристани возле дома Джорджа в Кэт-Пойнт, о нашем первом поцелуе, о теплой воде, которая ласкала наши ноги. Ощущение его мягких губ, такое непривычное – я подумала, что лучше умереть тысячу раз, чем никогда больше не почувствовать его.
Чашка в моей руке напоминала о чем-то еще, тоже на пристани в Кэт-Пойнт. Мама Джорджа выглянула из дома, крикнула, что пришел какой-то человек, который ищет меня и говорит, что знал моего отца.
Загорелая рука Джорджа сжимала мою бледную руку, пока мы там стояли, дожидаясь, когда мужчина к нам подойдет. На нем были парусиновые брюки и клетчатая рубашка с длинными рукавами. Он приблизился, и мы разглядели его худое лицо с глубокими морщинами. Но даже тогда, в тринадцать лет, я поняла, что он не старик. Что-то прибавило ему лет – может быть, солнце или вода. Он был маленький, жилистый и худой, ужасно худой. Одежда болталась на нем, как на вешалке. Его худоба была не такой, как у ловцов устриц. У тех – плотные узловатые мускулы, видимые под рубашкой. Этот же человек, казалось, состоял из костей и кожи, его нос был изогнут в середине, как будто его сломали, а когда он улыбнулся, стало видно, что во рту не хватает трех зубов. Он нес маленький рюкзак на худом плече, от чего его слегка клонило в сторону, как будто мешок был тяжеленный.
Но что-то в его улыбке было таким знакомым, что я не могла отвести от него взгляд и не обращала внимания на Джорджа, который из предосторожности потянул меня прочь.
Человек не был высоким, но я была маленькой для своего возраста, и он нагнулся, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Ты – дочка Неда Бладворта, да?
Сначала я не могла ответить. От его голоса повеяло теплым хлебом и нагретой солнцем скошенной травой. Я хотела спросить его, знакомы ли мы, но была уверена, что нет. Я бы его помнила. Наверное, дело в акценте, подумала я. Я не знала, что за акцент, но явно чужеземный.
Его взгляд вобрал мои волосы и лицо – так мама разглядывала цветы и пчел, прежде чем их нарисовать.
– Человек на рынке сказал, Нед уехал забрать свои ульи с болот, да? Но я могу найти тебя здесь.
Его слова звучали неправильно, произношение было странным, однако я его не боялась. Он поставил рюкзак на доски и начал копаться в нем, на миг достал банку меда, потом вернул ее обратно. Положил на доски какой-то предмет, завернутый в старую рубашку. Волны от проходящей лодки набежали на пристань, и мужчина схватил сверток, опасаясь, что вода его смоет. Я хотела сказать ему, что он может не волноваться, что Джордж плавает, как рыба, и даже если сверток утонет, Джордж его найдет. Но не сказала, потому что мужчина заплакал.
Мне захотелось его обнять, я даже знала, что ему это не покажется странным, но Джордж потянул меня от него подальше. Мы оба смотрели, как он медленно разворачивает ткань и достает маленькую чашку с изящными ручками.
– Не узнаешь? – спросил он.
Я машинально покачала головой, но вдруг заметила рисунок. Мужчина вложил чашку в мои руки, чтобы я могла разглядеть летающих насекомых – движение их крыльев, пушок на черно-желтых телах. Мне вдруг показалось, что я знаю их имена. Не задумываясь, я стала напевать мелодию, которую я не помнила и не знала слов.
– Узнала, – тихо проговорил мужчина, и слезы потекли по его щекам.
Мать Джорджа окликнула нас, что-то прокричала о приближающемся шторме. Небо было ясным и чистым, ветер дул на запад, но Джордж потянул меня к дому.
– Да, – ответила я. Потом покачала головой. – Не чашку. Пчел. Я помню их.
Он с готовностью закивал головой. Миссис Чамберс звала нас все настойчивее.
– Ты помнишь другой предмет с таким же рисунком, да?
Джордж все тянул и тянул меня, мы побежали по пристани, и по моему лицу тоже потекли слезы.
– Да, – сказала я, пытаясь вспомнить то, что он хотел, чтобы я вспомнила, понимая, как это важно.
Я оглянулась на него, пока мы бежали. Он стоял и улыбался нам вслед. Миссис Чамберс захлопнула за нами дверь и заперла ее, затем сняла трубку с телефона, чтобы позвонить в полицию. Только тогда я осознала, что до сих пор держу в руке фарфоровую чашку.
Глядя на нее, я вдруг поняла, что́ именно тот мужчина хотел, чтобы я вспомнила. И бабочки выпорхнули из-под стекла.
Глава 29
«Пайпинг – это высокий тонкий жужжащий звук, который иногда издает пчела. Пайпинг обычно звучит перед сезоном роения, но может указывать на то, что в улье что-то случилось. Некоторые пчеловоды считают, что первой начинает матка. Другие говорят, что пайпинг начинает маленькая группа пчел-сборщиц, побуждая рабочих пчел к роению. Лучше в это время держаться от них подальше: пчелы настроены защищать улей и царицу».
Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта
Мейси
Мейси и Бекки сидели в беседке Лафайет-парка. По субботам они часто сюда приходили, чтобы Бекки могла попрактиковаться в рисовании. Бабушка Мейси и Джорджии была замечательной художницей, но ни одна из сестер не унаследовала ее таланта. Бекки тоже не подавала больших надежд, но, по крайней мере, получала удовольствие от процесса. Мейси хотела поддержать ее в этом увлечении, как и в любом другом, к которому Бекки проявляла способности или интерес. Единственное, что она не была готова поддерживать, – актерскую игру и пение.
Беседку заполонили белые складные стулья, то ли оставшиеся от вчерашней вечеринки, то ли подготовленные для свадьбы сегодня вечером. Час еще был достаточно ранний, поэтому они с Бекки находились одни, компанию им составляла только маленькая группа любителей йоги на лужайке и, время от времени, бегуны или собачники. Волейбольная сетка, натянутая над спортивной площадкой, изогнулась под тяжестью влаги. После ночного ливня дождевые капли все еще сверкали в траве и на листьях деревьев.
