– Нет! – Мейси не понимала, крикнула она это слово или оно просто вспыхнуло в ее голове. Надеясь успеть, пока огонь не достиг пропитанной бензином земли, она бежала изо всех сил, но ноги будто налились свинцом, а воздух стал плотным, как вода.
Пчелы жалили ее голые руки, ноги и лицо, и она почти ощущала, как яд разливается по телу, словно бензин по земле. Едва она добежала до Джорджии, как трава полыхнула, и жар опалил ей лодыжки. Мейси приподняла сестру и потащила ее к дому, прочь от пчел и огня.
Она остановилась у заднего крыльца, не в силах идти дальше. Шея распухала, стало трудно дышать. Перед глазами все расплылось, как бывает между пробуждением и сном. Мейси подумала о спящей наверху дочери, которую не могла сейчас покинуть. Ни сейчас, ни потом, никогда. Подумала о Лайле и о том, как не хочет умереть, не сказав, что любит его. И о Джорджии.
Из последних сил она посмотрела на дедушку. Он стоял на коленях перед ульем, рукой хватаясь за грудь. Мейси попыталась окликнуть его, но ни звука не выходило из распухшего горла. Она упала на траву рядом с сестрой, которая лежала пугающе неподвижно, и кровь струйкой стекала ей в ухо. Чувствуя холодную росу на шее и руках, Мейси смотрела в ярко-синее, стремительно тускнеющее небо.
– Мейси!
Лайл.
– Мейси, открой глаза. Я здесь. Открой глаза!
Но она не могла, темнота спускалась слишком быстро. Она ощутила, как что-то потянуло ее за юбку, затем ударило по бедру.
– Мейси, дыши! Ты можешь дышать?
Она глотала воздух, как будто долго была под водой и только что вырвалась на поверхность.
– Слава богу, – выдохнул Лайл, укладывая ее голову себе на колени. Она почувствовала поцелуй на своих губах, потом он мягко опустил ее на траву. – Я должен осмотреть Джорджию… «Скорая» уже едет. Я велел Бекки вызвать «911» и бежать к соседям.
Мейси кивнула. Слова не проталкивались в горло. Она ощутила пустоту там, где только что был Лайл, услышала вой приближающихся сирен. Она смотрела в небо и видела дедушку таким, каким его помнила: в шезлонге под старой магнолией, смотрит на своих любимых пчел. Закрыв глаза, Мейси подумала о чайнике, и в ее воображении осколки собрались воедино, трещины исчезли, и пчелы вновь закружили в вечном полете.
Глава 40
«Когда пчел становится слишком много, и улей не может их прокормить, старая царица с частью колонии покидает его, чтобы основать новый улей – явление, известное как роение. Прежде чем навсегда покинуть родной улей, все пчелы запасаются нектаром – кроме царицы, которой нужно быть легкой, чтобы лететь».
Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта
Джорджия
Я полулежала в шезлонге на веранде, Джеймс сидел на ступеньках передо мной. Мейси, скрестив руки на груди, молча смотрела на залив. Я хотела спросить, о чем она думает. О том, как спасла мою жизнь, чуть не лишившись при этом собственной? И не жалеет ли, что пошла на такой риск ради меня? Но не спросила. Не была уверена, что хочу услышать ответ.
Ветерок с залива принес аромат соленой воды и едва уловимый привкус горелого. Мы все посмотрели на пасеку, опоясанную теперь желтой полицейской лентой. Уцелевшие ульи были задрапированы черной тканью. Я предположила, что это сделал Лайл по традиции пчеловодов – так пчелам сообщают о смерти хозяина. Мало осталось пчел. Те, что не погибли в пожаре, улетели в неизвестную даль.
На пристани виднелась одинокая фигура в кресле-каталке. Голова Берди склонилась над дедушкиным дневником – его первым томом, начатым, когда Нед был подростком, и оконченным в 1953 году. На последней странице изящным женским почерком, знакомым только тем, кто знал нашу бабушку, было написано письмо, адресованное Берди.
Дневник шестьдесят два года пролежал в том самом улье в заднем ряду пасеки, который никогда не передвигали. Лайл нашел его рядом с дедушкиным телом после того, как потушили пожар. Хотя коронер сказал, что дедушка умер от сердечного приступа, все мы знали, что его сердце просто разбилось, пока он до последнего защищал память о женщине, которую любил.
– Ты показала ей фотографию? – спросил Джеймс.
Я помотала головой и сразу об этом пожалела. Голова все еще болела, а под повязкой кожа чесалась так сильно, что я не могла спать. Я помнила, бабушка говорила – если рана чешется, значит, заживает. Если бы она была еще жива, я спросила бы у нее, когда заживет скорбь. Я знаю, у нее бы нашелся ответ.
И все же трудно объединить в голове образ любящей женщины, которую я знала, с образом человека, способного на убийство.
– Нет пока, – ответила я Джеймсу, глядя в его теплые голубые глаза.
Хорошо, что он не уехал. Пока я лежала в больнице, пока мы с Мейси все еще пытались осмыслить произошедшее, Джеймс, Лайл и Марлен вместе организовали похороны дедушки, расчистили пасеку и переоборудовали дедушкин кабинет в спальню для Берди, когда она вернулась из больницы. Джеймс сказал, что Кэролайн много помогала им по телефону и даже грозилась, что приедет сама и наведет тут порядок. Но я знала, что основную часть работы он взял на себя.
Я испытывала к нему нечто большее, чем просто благодарность. Может, это началось в тот самый вечер на пристани, когда он осмелился высказать мне правду обо мне самой. Или когда сказал мне, что я не обыкновенная. Или, может, когда приехал в Апалачиколу с единственным желанием – помочь. И помог. Я улыбнулась ему, не в силах выразить свои мысли словами. Хотя мы оба знали, что слова не нужны.
Подобрав с пола сложенный лист бумаги и свой телефон, я встала и немного подождала, когда пройдет головокружение.
– Пожалуй, это можно сделать и сейчас.
На полпути к пристани меня догнала Мейси.
– Она и моя мать тоже.
Я кивнула, не глядя на нее. Между нами все еще оставалось много неулаженных вопросов. Но, как и в детстве, когда мы играли в «палочки и шарики», каждая из нас боялась вытащить палочку первой и рассыпать шарики, нарушив хрупкое равновесие, за которое мы так долго цеплялись.
– Берди?
Мать обернулась к нам и улыбнулась. Несмотря на то, через что мы все прошли, она все еще выглядела как Грейс Келли – если не обращать внимания на гипс. По ее лицу, почти без морщин, разлилось умиротворение, карие глаза ясны и полностью сосредоточены на нас. Так необычно, будто мы увидели нашу мать впервые. А может быть, в некотором роде так оно и было.
Мы обе поцеловали Берди в щеку и поставили два пляжных стула рядом ее креслом-каталкой.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Мейси.
– Хорошо, если не считать сломанной ноги.
Мы с Мейси переглянулись: неужели наша мать только что пошутила?
– Я хотела показать тебе кое-что, – сказала я, разворачивая сложенный вдвое листок. – Кэролайн, сестра Джеймса, прислала это по электронной почте, и Мейси распечатала, чтобы мы могли получше рассмотреть.
