— Рази ж это оружие? Барахло ломаное, почитай с позапрошлого царствования в амбары свалено! Пики да сабли ржавые, один мушкет на пять душ — куды ж это? Кузнецов по всей Москве рогатины ладить нарядили, а то б и вовсе пошли с пустыми руками…
И брадобрей пренебрежительно подкинул в ладони своё «недоружьё».
— Пороху, мушкетов мало, а какие есть — стрелять не годятся. Куды ж с ними? Кто смог — сам обзавёлся ружьишком или пистолью…
И погладил рукоять инкрустированного пистолета за поясом.
— Енто я на Сухаревке купил, с турецкой войны привезённый. Ничо, стрелит хорошо.
— Тока он его зарядить не умеет — ухмыльнулся охотнорядец. — Вчерась возился-возился, весь порох раструсил, а пистоля пшикнула, и всё! Поди, хранцуза пшиком напугай!
— Так на государевой службе науку батогами вбивают! Видал я пехоцкие учения на плацу, возле Лефортовских казарм: «Полку сдуй!» да «патрон скуси», да «заряд прибей…» Енто только накушавшись гороху запомнишь, а капралы, как попутаешь, сразу в рыло кулачищем лезут, Не-е-е, не надо нам таких наук! Мне пистолю знакомец зарядил, ратник, из егерей. Он сам охотник, с ружжом ловко управляется…
— Побитых воинов таскать — дело богоугодное. — подхватил лабазный сиделец. — Говорят, у хранцузов кого поранят — он так и лежит, где упал, али в тыл ползёт. А остальные через его перешагивают, как через собаку какую. Их, болезных, копытами да колёсьями пушечными давят. Редко который доберётся до лазарету и там кончится…
— Нашёл, кого жалеть! Небось в Бога не веруют, в церквы не ходют. Поделом вору и мука.
— Оно конешно. — согласился охонорядец. — А всё живое дыхание, тварь божья…
А неча без спросу на расейскую землю лезть! Кто ихнего анператора Бонапартия сюды звал? Небось, у нас свой царь есть, Богом помазанный. Нам чужих не надо!
Стрелок на носилках заворочался, захрипел: «ой, не могу, родненькие, худо. Водицы испить дайте, а то помру…»
Носильщики остановились, ратник наклонился к раненому с манеркой. Забулькало, жестяное горлышко застучало о зубы.
— Ты потерпи, страдалец… — тихо увещевал солдата брадобрей. Мамую малость иттить осталось — во-о-он за теми кустиками ужо вагенбург. Взгромоздим тебя на телегу, шинелю подстелим — и езжай себе в гошпиталь. Коли Господь сподобит, выздоровеешь. А помрёшь — так батюшка вчерась говорил, что пострадавшие за отечество к праведникам в рай попадают!
Стрелок жадно хлебал воду. Ополченец дождался, пока он напьётся, хозяйственно обтёр горлышко манерки и повесил её на плечо, рядом с лекарской сумкой.
— А вы, чего встали? — прикрикнул он на носильщиков. — Давай, скорым шагом, неси пораненого героя! Да легче, храпоидолы, не видите — мучается человек, томно ему…
IX
Нам сверху видно всё!
— Вот тебе и крестьянское ополчение! — хмыкнул Мишка. — По-нашему, эти трое — стилист-парикмахер, складской менеджер и флорист.
— Не, он скорее, цветовод. — возразил Витька. — Флорист — это тот, кто букеты составляет. А так, они все крестьяне: я читал, что сельские жители из подмосковных деревень ходили в Москву на заработки — это называлось «на промыслы», — и оседали насовсем. Как тот, охотнорядский.
— Гастарбайтеры, значит… — глубокомысленно заметил приятель. — Двести лет прошло, а всё по-прежнему. Только пробки появились, и Интернет.
Их высадили возле разорённой деревеньки, где размещался разъездной госпиталь. Сюда то и дело прибывали телеги и санитарные кареты. Многие раненые приходили сами, опираясь на ружья, поддерживая друг друга. Вот санитары извлекли из коляски генерала в богато расшитом золотом мундире. Тот охал, стонал, мотал головой, перевязанной окровавленной тряпкой — война не разбирала чинов.
В «разъездном госпитале» пользовали тех, чьи раны не терпели отлагательства. Легкораненых перевязывали на полковых лекарских пунктах; тяжёлых собирали для отправки в тыл, в главный временный госпиталь, один из трёх, развёрнутых при армии.
В дворе, сплошь заставленном порожними фурами, санитарными каретами, аптекарскими повозками, царила суета. Повсюду брань, стоны, вопли, полные мучительной боли; откуда-то доносится дребезжащий голос дьячка — отпевают тех, кому уже не помочь. Ополченцы, пробегая мимо уложенных в ряд тел, срывали шапки и крестились.
Ребята пробрались к амбару, приткнувшемуся в глубине двора. Внутри амбар был заставлен старыми телегами и санями, по углам громоздились порожние бочки. По лестнице, сколоченной их жердей, забрались на сеновал. Сена там почти не было, лишь возле узкого окошка уцелело несколько охапок. Остальное выгребли вездесущие фуражиры.
— Вот тут и засядем. — шепнул Витька. — Со двора нас не видно, а нам, сверху, неплохой обзор.
— А если найдут? Снова врать про папу-профессора?
— Почему бы и нет? Скажем, что испугались стрельбы и решили спрятаться. Ну, прогонят, невелика беда…
Мишка привычно поскрёб кончик носа.
— Я вообще не понимаю, что мы тут забыли. Раз решили искать егерей Яковлева — надо прятаться поближе к биваку, оттуда запускать квадрик. А мы вон как далеко! Это ж сколько лететь, никакой батареи не хватит…
Хватит. — уверенно ответил Витька. — Запас хода до сорока минут, управление бьёт на десять кэмэ — всё поле в зоне доступа. К тому же, там повсюду войска. Прикинь — стоят батальоны, гусары скачут, пушки палят, а посреди всего этого два пацана сидят на травке и пялятся в монитор! Да нас, как увидят, сразу за рога и в стойло! А здесь хорошо, спокойно. Если кто и полезет кто на сеновал — услышим и спрячем всё лишнее.
На подготовку аппаратуры ушло минут двадцать. Витька опасался, что квадрокоптер, вылетающий из амбарного окошка, увидят, а потому было решено запускать его с крыши. Мишка пролез между жердинами, разворошил прелую солому, которой были устланы скаты, и пристроил беспилотник на самом коньке.
— Давай!
Негромко зажужжали моторчики, и первый в истории воздушный разведчик взлетел над Бородинским полем.
Вид сверху походил на кадры исторического фильма: прямоугольники пехотных батальонов, пушки, стоящие с правильными интервалами, отряды кавалерии. Витя вёл квадрокоптер метрах в пятидесяти над землёй, и с высоты люди и лошади казались раскрашенными фигурками, вроде тех, что выставляют в витринах магазинов, торгующих масштабными моделями.
— Ниже бери! — скомандовал Мишка. Он вглядывался в экран ноутбука, куда было выведена картинка с подвесной камерой. — Так мы никого не найдём, даже лиц не видно!
Витька опустил аппарат пониже. Он летел над головами солдат, но ни один из них не посмотрел вверх. Немецкий проходимец — или мечтатель? — Леппих так и не построил свои «наступательные еростаты», и никто здесь не ждёт удара с воздуха, не смотрят с опаской в небо. А жужжание моторчиков не расслышать в пушечном громе, накрывшем поле от края до края. Ни одно лицо не поднялось к камере: на экране мелькали кивера с разноцветными султанами, чёрные, с гребнями, драгунские каски, офицерские шляпы, квадратные шапочки-рогативки улан, головы, перевязанные окровавленными тряпицами — и снова каски, кивера, султаны…
