Увидев нас, Смирнов приглашающее махнул рукой:
– Заходи, «Командир», мы как раз о тебе говорим. Майор считает, что тебе в Управлении надо работать. – Ну, начинается. Надо сразу пресекать. Достали они меня этими намёками.
– Костя, не начинай, ты сам знаешь, что я остаться не могу. Лучше его люди пусть приезжают. Мы потом организуем что-то вроде учебного центра. Давай по существу вопроса закончим, и я пошёл, а то я сегодня только разговоры разговариваю.
Костя сделал паузу, а потом протянул:
– По существу такое дело. – Смирнов приосанился и торжественно выложил на стол погоны полковника госбезопасности, а за ними четыре красные коробочки. Погоны только ввели, и появление их в тылу врага было событием неимоверным. Как и все новинки, их не получали, а доставали. Ну, или, как сейчас, награждали. Я смотрел на самые высокие правительственные награды и молчал. Было пусто и немного холодно. Зябко. Я на несколько мгновений почувствовал себя несмышлёным мальчишкой.
Такое же Боевое Красное Знамя, которое было у моего деда. В детстве я много раз мечтал, что получу его. Я взял коробочку в руки и раскрыл её. Тускло блеснул орден. Сколько раз в детстве я держал тебя в руках? У деда эта коробочка всегда лежала в сейфе в стопке таких же коробочек вместе с наградным пистолетом и золингеновской опасной бритвой в картонном футляре, обклеенном потемневшим дерматином. Это было всё, что он привёз из Германии, кроме двух ранений. Дед редко надевал награды. Очень редко. Наверное, это он привил мне такое отношение к ним.
Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина. Моей бабушке за долгую трудовую жизнь дали только Трудовое Красное Знамя. Представляли на «Лукича» и не дали. Были у неё и «Трудовое Отличие», и «Трудовая Доблесть», и другие медали вместе со стопкой пожелтевших грамот. За всю жизнь, за работу в колхозе во время войны, за председательство после неё, за долгое время работы директором сельской школы.
Мне выдали целый иконостас. За то, что хорошо убивал и учил убивать вчерашних школьников. Не за знания, что передал, не за природные ископаемые и военные умения… за убийства. Забрали бы их и вернули погибшую Сару. После её гибели я иначе отношусь к этому ордену и наградам вообще. Мне не нужны эти железки. Видя моё отношение к наградам, никто ни разу не надел свои ордена, хотя у многих по два ордена, у всех «Отваги». Я не скупился на награды бойцам. Пока была возможность, надо было брать всё, что дают.
Я сидел и смотрел на красные коробочки. Смотрел и не видел их. Опять накатила изморозь. У меня перед глазами был такой же орден. Когда-то очень давно, ещё в курсантские годы, я случайно прочёл об этом. Сейчас я расскажу эту историю Смирнову.
Пауза затягивалась. Я мрачно молчал. Заёрзал рядом «Серж», с лица Смирнова пропало доброжелательное выражение. С тревогой смотрел на меня командир группы захвата майор НКВД Сотников. Ну а кем же он был? Только так и никак иначе. Мы с ним прекрасно это понимали.
– Скажи мне, Смирнов, – с трудом вытолкнул из себя я. Теперь Смирнов ощутимо напрягся: когда я называл его по фамилии, то говорил очень неприятные вещи. – Сотников знает?
Ответ последовал сразу же:
– Знает, «Командир». – Смирнов был серьёзен, он понимал, что сейчас я буду говорить совсем не благодарственные слова.
– Знает. Хорошо. Не придётся никого выгонять. Однажды я читал воспоминания одного комиссара полка. Его тоже наградили орденом Боевого Красного Знамени. В тридцати километрах от Москвы течёт речка Истра. Речка так, максимум по плечи пехотинцу, во многих местах по пояс, на перекатах по колено, а то и меньше. Полк комиссара получил приказ: к утру марш-броском дойти до населённого пункта. Этот урод приказ выполнил и получил орден Боевого Красного Знамени. Он так восторженно писал: «Люди выполнили приказ. Ура! За Родину! За Сталина!»
Речка Истра не замерзает даже в самые сильные морозы – очень много родников в неё впадает. Быстрая, стремительная, неглубокая речка с песчаными берегами и каменистыми перекатами.
На улице было минус двадцать пять. Полк перешёл реку по пояс в воде. К утру от полка осталась половина численного состава. Сколько умерло позже, неизвестно. Комиссару ничего не стоило свалить два десятка деревьев и провести полк по сухому. Река шириной не больше пятидесяти метров, там везде сосновые леса. Сапёры за полчаса навели бы лёгкие мостики. Его надо было утопить в этой реке вместе с командиром полка, а его наградили
[2].
Рядом со мной сидит старший лейтенант, преданный стране дальше некуда. Это сейчас он майор и «Герой», а в начале войны он был старшим лейтенантом всесильного НКВД. Работал этот старлей в Центральном управлении в Москве, выполнял сложнейшие задания и был на своём месте, искренне доверяя своему руководству и Партии. Он отдал стране самое дорогое, что у него было в жизни, – свою семью.
Его руководитель посчитал, что его можно бросить под нож и выполнить приказ. Старшего лейтенанта обманули и послали на смерть. Это человека со знанием двух языков противника, богатейшим опытом и уникальными умениями. Старлей выжил, но это совсем другая история. Все бойцы моего отряда обучены им.
Напротив меня сидит человек, чудом переживший сорок первый год. На этой войне он видел всё: терял друзей, умирал сам и смог выжить. Если я сейчас спрошу его, сколько разведгрупп пропало без вести ради выполнения приказов, которые никому не были нужны, он собьётся со счёта. Сколько спешно собранных диверсионных групп погибло ради поджога коровников в том же Подмосковье, Сотников тоже не ответит, хотя ничего не мешало сжечь тот же коровник при отступлении.
У немцев есть специальные команды поджигателей, уничтожающие строения при отходе. Правда, этих немцев живыми не берут, но шансов выжить у них всё же больше, чем у необученных красноармейцев в тылу противника. Скажу только вам, троим. Сколько таких диверсионных групп выдали немцам местные жители, которым малолетние диверсанты-комсомольцы жгли дома вместе с их детьми, никто никогда не узнает.
Я жил там, рядом с рекой Истра, в посёлке Снегири и разговаривал с местной бабушкой, жительницей деревни Зеленково. Старенькая бабушка, слепая уже совсем. Есть на Волоколамском шоссе деревня Садки, а там церковь. Господствующая высота – все поля в округе как на ладони. В церкви сидели немецкие снайперы, а по полям шли наши наступающие войска.
Через всю страну приходили в Москву эшелоны с моряками-дальневосточниками. Приходили, и их сразу бросали в бой с винтовками на подготовленные позиции. По заснеженным полям на пулемёты и снайперские группы, и поля под Снегирями стали чёрными в ноябре от чёрных бушлатов моряков. Их даже в маскировочные халаты не переодевали. Что мешало бойцов замотать в эти простыни при формировании? Сколько дней эшелоны шли на фронт? Что мешало их переодеть в пути? Сколько людей из-за халатности интендантов просто так, ни за что угробили. Хотя бы одна тварь за это ответила? Тоже, наверное, кто-то орден получил. Кто там, на волоколамском направлении, командовал? Власов? Тот самый, который потом Вторую ударную армию собственными руками добил и немцам сдался?
