Он хлопал себя по голове, по щеке, по груди, по животу, с каждым ударом все сильнее.
— Вы предчувствовали надвигающееся насилие.
— Келвин, — выдохнул он. Опустил голову и забормотал, обращаясь к кожаной поверхности: — Я водил его гулять. Мы почти не разговаривали. Келвин тихий. Мы видели оленя, ящерок, орлов, койота. Келвин любит слушать океан; он говорит, что океан поет басовую тему, а вселенная гудит, как григорианский хорал.
Я напомнил:
— А теперь Келвин…
Хак уставился на меня.
— Вся их семья убита? — уточнил я.
Хак отрывисто всхлипнул. Над искривленным ртом нависли сопли. Дебора Валленбург предложила ему платок, он не обратил на это внимания, и она сама утерла его верхнюю губу.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Где они? — простонал он.
— Вы не имеете представления, где они?
— Я-то думал, она их любит! Я думал, она способна любить…
Он протянул руку, словно просил милостыню. Ладонь была отмыта добела, ногти неровно обгрызены. Когда Хак распрямлял пальцы, я увидел на костяшках шрамы: белые, блестящие — судя по всему, старые ожоги.
Я поинтересовался:
— «Она» — это?..
Он не ответил.
— Кто это, Трэвис?
Он вымолвил ответ — одними губами. Звук включился секунду спустя, как на тормозящем плейере:
— Симона…
Мо Рид сощурил глаза. У Майло глаза по-прежнему были закрыты, руки сложены на животе. Со стороны могло показаться, будто он спит. Но я-то знал, что лейтенант не спит: он не храпел.
— Вы утверждаете, что Симона убила семью Вандеров? — переспросил я.
Хак вздрагивал от каждого слова.
— Это ваше предположение, Трэвис? Или вам известно это как факт?
— Это не… я знаю… потому что она… я-то думал, она уязвимая, а не… потому что она ранила себя.
— Ранила себя? Как?
— Раны, в таком месте, что их не видно, если не… это секретная игра.
— Симона режет себя.
Кивок.
— И пробует собственную кровь.
— Когда мы с ней встречались, то никаких ран не заметили…
— Она выбирает потайные места… — Он облизнул губы.
— Вам это известно, потому что…
Голова у него дернулась вперед. Холодный, хриплый звук вырвался сквозь стиснутые губы.
— Вы с Симоной были близки, — сказал я.
Придушенный смех. Хак снова вцепился в столешницу.
— Дурацкие мечты. У нее были другие планы.
— Расскажите им о ней все то, что рассказывали мне, Трэвис, — вмешалась Валленбург.
Молчание.
— Трэвис, расскажите, как она вас соблазняла!
Хак яростно замотал головой.
— Нет-нет. Это звучит романтично. А там никакой романтики не было, там… там…
— Рассказывайте, а не то я сама расскажу.
— Дебора! — умоляюще простонал Хак.
— Трэвис, я обещала им, что вы сообщите факты. Если вы не расскажете им факты, они вам не поверят.
Прошло несколько секунд. Хак выдавил:
— Я… это… в общем, она пришла. В главный дом пришла. Дома никого не было. Я на нее заглядывался. Потому что она прекрасна. Физически. Заговорить с ней было немыслимо: она — дочка, я — наемный работник. Но она сама со мной заговорила. Это было так, как будто она знала мои мозги все насквозь. С ней как будто окно открылось настежь.
— Ей это было нетрудно, — сказал я.
Кивок.
— Она съежилась. Мы смотрели на океан. Она пришла ко мне в комнату. Положила голову мне на… она показала мне свои раны. Плакала мне в рубашку. Это было откровение. География плоти. Прижимать ее к себе, когда она плачет… — Хак потер блестящие костяшки.
— В географии плоти вы разбирались.
Он уставился в кожаную столешницу.
— Для нее — лезвия, для вас — огонь, — произнес я.
Кривая улыбка.
— Раньше я нуждался в наказании.
— В тюрьме?
— Потом.
Он умолк, ожидая упреков Валленбург. Та ничего не сказала.
— Извините, Дебора. Когда я вышел на свободу, мне в голову постоянно лез Джеффри… Я не хотел вас беспокоить. — И обратился ко мне: — Мне было нужно чувствовать хоть что-нибудь.
— Чем именно пользуется Симона? — спросил я.
— Да всем. Бритвы, кухонные ножи, нож для бумаги… У нее и пистолеты есть, Саймон ей дарил. Когда он женился на Надин, та сказала: будьте любезны, никаких пистолетов в доме. Симона с ними возится, разговаривает о них, пистолеты дорогие, она вставляет себе дуло в рот, делает вид, будто… она совала себе руки в глотку, чтобы вызвать рвоту. Иногда расцарапывает себе горло, харкает кровью… Ей нравится собственный вкус.
Рид беззвучно выдохнул.
Майло по-прежнему дремал в кресле, его широкая грудь вздымалась. Валленбург посмотрела на него, потом на меня.
— Что еще вы намерены нам рассказать о Симоне? — спросил я.
Хак продолжил:
— В первый раз, когда она мне показала свежие… стигматы — она это так называла, — я ее обнял. Потом мы… она побрила мне голову, сказала, что я ее жрец, что у меня кость красивая. Я думал… я мечтал ей помочь, но это были только мечты.
— Как долго длились эти ваши отношения?
Глаза у него закатились — и встали на место, как шары в игровом автомате.
— Вечность.
— Назовите, пожалуйста, более конкретные сроки.
— Два месяца, — вклинилась Дебора Валленбург. — Это кончилось примерно полгода назад.
— Это так, Трэвис?
Кивок.
— Как вы узнали, что Симона — не тот человек, за кого вы ее принимали?
— Я ее преследовал.
Рид напряг плечи. Майло не шелохнулся.
— Вы неудачно выразились, Трэвис, — произнесла Валленбург. — Просто сообщите им факты.
— Но я же ее преследовал, Дебора! — возразил Хак.
— Вы тревожились и начали наблюдать за ней.
Я напомнил:
— Вы следили за Симоной.
— Я звонил целую неделю, она не брала трубку. Я растерялся. В последний раз, когда мы были вместе, она… очень ласково говорила со мной. А потом вдруг раз — и ничего. Я начал тревожиться, что с ней что-то случилось. Потом подумал, а вдруг она ждет чего-то от меня. Что я сделаю что-нибудь спонтанное, неожиданное. Она говорила, что ее заводит спонтанность, что мне надо быть посвободнее. А я боялся… импровизировать. Сюрпризы — не… не люблю я их. И Симона знала, что мне не нравится отступать от сценария. Значит, нужен был сюрприз.
