Венгерские друзья слушали с показным вниманием, тактично реагировали на россказни, иногда — в порядке подтверждения своего интереса — задавали даже уточняющие вопросы, на которые тут же получали самые исчерпывающие ответы. Так и пролетели все четыре часа путешествия в поезде.
По прибытии на станцию назначения пересели в машину и через тридцать минут въехали уже на территорию охотничьего хозяйства с приличной, по венгерским масштабам, площадью несколько сот гектаров. Затем уже на повозках, запряженных лошадьми, поехали по лесной дороге к месту охоты. Из густых зарослей кустарника иногда показывались кабаны, то здесь, то там перебегали дорогу косули. Лес вокруг стоял девственный, с могучими деревьями неописуемой красоты.
Вскоре прибыли на место. Наблюдал я охоту впервые, и она мне запомнилась на всю жизнь. Охотники заняли места и изготовились к стрельбе. Я стрелять отказался, сославшись на то, что не охотник.
Егеря тем временем начали выгонять фазанов, которые буквально сотнями стали вылетать из зарослей, многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами. Кадар и его товарищи стреляли редко, больше просто наблюдали, обмениваясь между собой впечатлениями. Брежнев же палил вовсю! С ним рядом находился порученец специально для того, чтобы перезаряжать ему ружья.
Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное. А бедные фазаны, которых до этого прикармливали несколько дней, все продолжали волнами лететь в сторону охотников…
Эта бойня, которая и по сей день стоит у меня перед глазами, прекратилась лишь с наступлением темноты.
У охотничьего домика разложили трофеи, к фазанам добавили еще нескольких зайцев, двух кабанов. Кадар и его товарищи взяли по одной птице — таков порядок, за следующий трофей надо уже платить коммерческую цену. На гостей, разумеется, эти порядки не распространялись.
Вечером состоялся дружеский ужин. Первым охотником был признан Брежнев, вторым — Подгорный. Как и в поезде, начался обмен впечатлениями, опять пошли бесчисленные охотничьи байки. Впрочем, Кадар все-таки ухитрился затеять серьезный разговор, причем весьма полезный. Речь пошла о реформах.
Он сказал, что Венгрия намерена идти путем реформ, стоять на месте больше нельзя. Венгры должны рассчитывать только на себя, подчеркивал Кадар. Скоро будет решена проблема производства достаточного количества зерна, что улучшит ситуацию в стране на продовольственном фронте (так оно и произошло!).
Кадар говорил, что следует оживить коммунистическое движение, оно и так застоялось, критически отзывался о работе Совета экономической взаимопомощи. Пожаловался он и на плохое качество как венгерской, так и советской промышленной продукции.
Брежнев не спорил, хотя конкретных ответов не давал, отделываясь обещаниями во всем разобраться и обязательно вернуться к этим вопросам в будущем. Мысли его, по-моему, все еще вертелись вокруг недавней охоты, приятные впечатления от которой он не хотел портить никакими серьезными разговорами.
По итогам визита было опубликовано совместное коммюнике. Оно получилось теплым. В общем, лед начал таять. Кадар остался доволен, что все-таки именно Брежнев с Подгорным первыми приехали к нему, самолюбие его было удовлетворено. Брежнев же понял, что не может не считаться с авторитетом, которым пользовался Кадар, в том числе и в Советском Союзе.
Постепенно советско-венгерские отношения полностью вернулись в нормальное русло. Однако заниматься венгерской проблематикой мне оставалось уже недолго: не зависящие от меня обстоятельства в очередной раз круто изменили мою судьбу.
В 1967 году Андропову неожиданно предложили перейти из ЦК КПСС на работу в КГБ СССР. Сам Андропов узнал об этом лишь в тот день, когда ему было сделано это предложение. Идея назначения на этот пост именно Юрия Владимировича родилась не случайно и явилась следствием тех непростых отношений, которые сложились тогда в высшем руководстве, и в частности у Л.И. Брежнева с А.Н. Косыгиным.
К тому времени я уже два года работал помощником Андропова (как секретаря ЦК КПСС), что позволяло быть в курсе многих дел, связанных с обстановкой в высших эшелонах власти. Должен сказать, что заседания политбюро и секретариата ЦК КПСС проходили тогда бурно и подолгу. Речь на них часто шла не только о каких-то сугубо конкретных вопросах, но и в более широком плане о путях дальнейшего развития советского общества.
Брежнев был сторонником постепенных перемен, предлагал проводить их без спешки, без потрясений, без революционной ломки. Косыгин же выступал за путь более радикальных реформ. Отстаивая свои идеи, он проявлял редкостное упорство, не выносил возражений, болезненно реагировал на любые замечания по существу предлагаемых им схем и решений. Экономику он вообще считал своей вотчиной и старался не подпускать к ней никого другого. Этим Косыгин настроил против себя многих членов высшего руководства.
На определенном этапе накал разногласий в политбюро достиг апогея, и вопрос встал о выборе между двумя подходами к развитию нашего общества. Линия Брежнева взяла верх. Он стал укреплять свои позиции в руководстве, но в порядке уступки Косыгину все же был вынужден согласиться с его предложением о перемещении Андропова с участка социалистических стран и, главное, из аппарата ЦК КПСС.
Надо сказать, что тогда пост секретаря ЦК КПСС, который до своего нового назначения занимал Андропов, являлся весьма влиятельным. Не следует думать, что в основе конфликта Косыгина с Андроповым лежали лишь политические разногласия. По наблюдениям многих товарищей, для их отношений была характерна и какая-то личная несовместимость. Не раз на это сетовал, кстати, и сам Андропов. Очередная стычка с Косыгиным действовала на него порой просто удручающе.
И все же спор между ними имел явную политическую подоплеку — Андропов опасался, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но и к размыву нашего социально-политического строя.
Назначением Андропова на пост председателя КГБ СССР в мае 1967 года Брежнев, с одной стороны, как бы сделал уступку Косыгину, а с другой, значительно укрепил свои позиции, сделав этот важнейший участок полностью безопасным для себя. И действительно, с этого направления Брежневу до самых последних дней уже ничто не угрожало. Андропов всегда сохранял к нему полную лояльность, стремился всячески помогать.
Помимо выполнения своих прямых обязанностей председателя КГБ, он принимал активное участие в подготовке всех наиболее важных речей и докладов генсека, готовил многие предложения по вопросам внешней и внутренней политики, причем всегда делал это с полной самоотдачей. Андропов часто спорил даже с Леонидом Ильичом, отстаивал свои взгляды, но неизменно делал это с большим тактом, вел дискуссию исключительно корректно. Если же его удавалось в чем-то переубедить, то он не просто вставал на позицию другой стороны, но и твердо придерживался достигнутой договоренности.
Брежнев понимал значение Комитета госбезопасности, был внимателен к чекистам и хорошо осведомлен о положении дел в органах, черпая информацию от тех сотрудников КГБ, которых лично знал, а также из курировавшего Комитет госбезопасности отдела административных органов ЦК КПСС. Во всяком случае, кадровую политику в комитете из своего поля зрения Брежнев никогда не выпускал.
