По линии КГБ и ГРУ поступали тревожные данные о далеко идущих военных замыслах США по использованию территорий, непосредственно прилегающих к нашей южной границе. Здесь уместно вспомнить ту жесткую конфронтацию, которая была характерна для этого периода, ведь мы, по существу, были в самом разгаре холодной войны. Все это и создавало ту атмосферу, в которой принималось решение о вводе наших войск в Афганистан.
В Москве понимали, что для нейтрализации угрозы с южного направления Советскому Союзу пришлось бы дополнительно держать в республиках Средней Азии не одну армию, создавать дополнительные оборонительные рубежи с дорогостоящей инфраструктурой, практически создавать боеспособную систему ПВО. О том, что наши самые худшие опасения имели под собой реальную почву, свидетельствуют события сегодняшнего дня.
Беспокоил исламский фактор. В Москве исходили из того, что возобладание исламского фундаментализма в Афганистане быстро перекинется и на среднеазиатский регион Советского Союза. Мусульманская часть населения СССР крайне неоднородна. Подавляющее большинство верующих ведет себя довольно пассивно.
Но не это молчаливое большинство определяет социально-политический климат в республиках, тон как раз задает меньшинство — активное в религиозном плане и весьма агрессивное политически. Именно оно является зачинщиком и организатором политических выступлений мусульман. В арсенале действий религиозных фанатиков широкий диапазон средств — вплоть до силовых.
Опыт показывает, что фундаменталисты не останавливаются перед самыми решительными действиями и этим буквально парализуют пассивное большинство. По оценкам специалистов-востоковедов, появление на наших границах исламского государства Афганистан во главе с экстремистски настроенными фундаменталистами должно было очень быстро сказаться на положении в советских республиках Средней Азии. Неизбежные процессы, связанные с этим, создадут взрывоопасную ситуацию; последствия могут быть вообще катастрофическими: реально возникновение кровавых конфликтов, распад отдельных среднеазиатских республик, вплоть до их выхода из Советского Союза.
Негативное воздействие исламского фундаментализма не ограничится лишь Средней Азией. Оно перекинется на другие районы Советского Союза с мусульманским населением, на Кавказ. Кстати, уже в 1979 году четко просматривалось как одно из последствий и такое явление, как отток некоренного населения из этих регионов. О том, насколько точно оправдались впоследствии и эти прогнозы, говорить не приходится.
Что касается перспективы ухудшения экономических отношений с Афганистаном, то в то время они не оценивались как определяющий фактор, хотя торговые связи Советского Союза с Афганистаном сулили очень большие выгоды для обеих сторон.
По моим наблюдениям, Андропов не был инициатором ввода советских войск в Афганистан. Вряд ли кого вообще можно назвать автором такого решения. Скорее тогда существовало общее понимание, что стратегические интересы Советского Союза, самого Афганистана, советско-афганских отношений делали этот тяжелый шаг неизбежным.
Последнее слово при этом конечно же оставалось за Брежневым. Надо сказать, что Леонид Ильич не проявлял какой-то поспешности в этом вопросе. Напротив, он выжидал, тщательно взвешивал все за и против. Андропов спокойно ждал решающего слова Брежнева, не оказывая на него никакого нажима.
Как-то в середине декабря 1979 года я случайно присутствовал при телефонном разговоре Андропова с Брежневым. Последний интересовался новостями из Афганистана. Андропов информировал, что ничто, к сожалению, не меняется к лучшему: по-прежнему в стране идет волна репрессий, особенно против духовенства, Комитет госбезопасности продолжает тщательно отслеживать развитие обстановки.
Брежнев попросил держать афганскую ситуацию под особым контролем, не упускать из виду даже малейших деталей.
Надо сказать, что, отлично понимая важность для нас Афганистана в стратегическом плане, Брежнев, будучи по натуре человеком, преданным в дружбе, добрым и даже, я бы сказал, легкоранимым, очень тяжело переживал смерть Тараки, в какой-то мере воспринимал ее как личную трагедию. У него сохранилось какое-то чувство вины за то, что именно он якобы не уберег Тараки от неминуемой гибели, не отговорив от возвращения в Кабул. «Ведь данные, что ты мне принес, я даже показывал ему, говорил, что разведка ручается за их достоверность», — не раз в разговоре с Андроповым сокрушался Леонид Ильич. Поэтому Амина после всего происшедшего он вообще не воспринимал.
К тому времени Амин уже неоднократно обращался к советскому руководству с просьбой рассмотреть вопрос о вводе в Афганистан наших воинских подразделений, прямо ссылаясь на непрочность своего положения, на потерю контроля над значительной частью территории страны. Он уже понимал свою обреченность и невозможность устоять перед широким фронтом самых разнообразных сил, который, по сути дела, сам же и создал против себя своими действиями и политикой.
Присутствие советских войск, по его замыслу, решило бы все проблемы — с одной стороны, утихомирило бы оппозицию, а с другой — нейтрализовало бы явное недовольство Москвы действиями самого Амина.
Советское руководство, однако, не спешило с ответом, поскольку тогда еще не было принято принципиального решения в отношении нашей политической линии в афганской проблеме.
В то же время к нам постоянно поступала информация об усилении активности некоторых западных стран в Афганистане. Причем в их действиях четко просматривался и становился доминирующим антисоветский аспект. Не заметить этого было просто невозможно.
В Афганистан из-за рубежа стало поступать оружие самых различных видов. Активно работали в Кабуле резидентуры западных держав и некоторых соседних государств, заметно активизировались спецслужбы Индии и Китая.
Амин, преследуя свои сугубо амбициозные планы, явно хитрил и изворачивался. Спекулируя на сохраняющихся формальных отношениях с Советским Союзом, он продолжал политику репрессий, ежедневно сотнями отправлял на тот свет своих противников, но их, надо сказать, меньше от этого не становилось, оппозиция постоянно пополняла свои ряды.
Постоянный нажим оказывали на советское руководство и представители прогрессивных сил Афганистана, находящиеся как в стране, так и за ее пределами. Приближался критический момент: или обстановка в Афганистане перерастет в широкомасштабный кризис с непредсказуемыми последствиями, или в стране к власти должны прийти прогрессивные силы, способные покончить с произволом и вывести Афганистан из тупика. Даже оставаясь на глубоко националистических позициях, эти силы были сторонниками развития дружественных, равноправных, взаимовыгодных отношений со своим северным соседом.
Совершенно очевидно, что для Советского Союза было отнюдь не безразлично, по какому из двух возможных путей начнет развиваться обстановка в Афганистане.
Таковым был ход мыслей у Андропова, а также у всех тех, кто тогда непосредственно занимался афганской проблемой, — у Брежнева, Громыко, Устинова. Никто не отговаривал друг друга от оказания прямой военной помощи Афганистану, были лишь две разные точки зрения на то, как ее осуществить.
