Умер отец 5 июля 1951 года, проститься с ним пришло на удивление много народу. Друзья по работе поставили скромный обелиск из нержавеющей стали, обнесли его нехитрой оградкой. За могилой до сих пор ухаживают две мои племянницы — дочери сестры, — которые так и живут в родном городе.
Совсем по-другому сложилась бы и моя судьба, останься и я навсегда в Сталинграде.
В 1951 году произошел, однако, резкий поворот в моей жизни. К тому времени мне уже удалось окончить (в 1949 году) юридический институт, я был прокурором Кировского района Сталинграда и ни о какой другой работе даже не помышлял.
Но вот в начале лета 1951 года Сталинградский обком партии впервые получил разнарядку направить двух кандидатов для учебы в Высшей дипломатической школе МИД СССР. Никто из местных руководителей не имел ни малейшего представления о том, какими качествами должны обладать эти избранники. Кандидатов поначалу было много, но в итоге решили остановить свой выбор на двух, имевших высшее юридическое образование, одним из этих двоих был я.
В июле 1951 года мы выехали в Москву для прохождения мандатной комиссии и сдачи экзаменов.
Так я впервые в жизни попал в столицу. Сколько же было волнений, ярких впечатлений и открытий! Ансамбль Московского Кремля, бесчисленные музеи, театры, огромные здания и, как мне тогда показалось, широченные улицы, буквально запруженные автомобилями, забитые товарами магазины — все это произвело на меня, провинциала, просто ошеломляющее впечатление!
Никогда не забуду, как в первый раз оказался возле Большого театра, спустился в московское метро. Поразила и необыкновенная чистота московских улиц — по ночам по городу до самого утра ездили машины, подметая и поливая и без того стерильные мостовые. Эти мои первые впечатления от Москвы глубоко врезались в память.
Первые дни в столице были посвящены собеседованиям, заслушиваниям на различных комиссиях и сдаче экзаменов. Проходило все это в старом здании МИД на Кузнецком Мосту, в доме по соседству с выразительным памятником Воровскому и… с будущим новым зданием КГБ СССР, в котором находился мой последний служебный кабинет.
Помнится, возглавлял приемную комиссию известный советский дипломат А.В. Богомолов, бывший тогда заместителем министра иностранных дел СССР. Я волновался, конечно, — непривычная обстановка способствовала этому. Но все обошлось благополучно. Поначалу, когда со стороны Богомолова посыпались многочисленные вопросы, я грешным делом подумал, что меня хотят «завалить». Но председатель комиссии, видимо уловив мои мысли, сказал, что ему нравятся мои ответы и он просто хочет познакомиться со мной поближе.
На следующий день были собеседования с остальными членами комиссии, потом начались экзамены по предметам. В результате и этот этап был успешно преодолен. А вот моему земляку из Сталинграда повезло меньше, он, к сожалению, не прошел.
После сдачи экзаменов меня, как это было тогда принято, пригласили на Старую площадь для беседы в ЦК ВКП(б). Напоследок задали вопрос и о том, почему я согласился отправиться на учебу в дипшколу. Было заметно, что этой теме придается особое значение.
Чувствовалось, что мои ответы произвели хорошее впечатление. Однако, опять-таки в духе того времени, ничего определенного мне не сказали, посоветовали лишь возвращаться в Сталинград, куда, мол, мне и сообщат о принятом решении. В полном неведении относительно своей будущей судьбы я пребывал вплоть до конца августа, когда наконец пришло долгожданное извещение о моем зачислении в ВДШ.
Это было радостным событием не только для меня, моих родных и многочисленных друзей, но и для сослуживцев, знакомых и просто соседей. Ведь я был первым сталинградцем, который отправлялся на учебу в Высшую дипломатическую школу МИД СССР! Но уже тогда я глубоко задумался над тем, что ждет меня впереди, как сложится дальнейшая судьба, как эта резкая перемена в жизни отразится на семье… Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь эта новая стезя приведет меня на московскую улочку с таким грустным и поэтическим названием Матросская Тишина!
В последний день августа 1951 года я прибыл в Москву и поселился в общежитии ВДШ, находившемся недалеко от Павелецкого вокзала, в Стремянном переулке, дом 29, которое, по-моему, существует по сей день. У меня была небольшая, рассчитанная на двух человек комнатка площадью около 6 квадратных метров (умывальник, туалет и кухня были общими), в которой я и прожил все три года учебы, — по тем временам условия вполне приличные. Заниматься приходилось много: осваивал два языка — венгерский и немецкий, штудировал новые для меня науки. Ежедневно, кроме воскресенья, вставал в шесть часов утра, а завершал свой рабочий день в час-два ночи. И так от каникул до каникул. Помогали молодость и огромное желание учиться!
Впервые в жизни у меня была возможность заниматься только учебой. Здание дипшколы находилось в тихом переулке недалеко от Красных Ворот — в Большом Козловском, в доме № 4. Помещения были небольшими, поэтому использовался буквально каждый квадратный метр, в том числе и подвал, где располагался уютный буфет. Больше всего меня поразила своим богатством библиотека дипшколы, с самого первого дня учебы я буквально не вылезал из нее.
Первое занятие в ВДШ было у меня по венгерскому языку. В группе насчитывалось трое слушателей. Преподаватель начал с рассказа о трудностях венгерского языка, в котором 28 падежей, нет рода, непривычное для русских построение предложений, сложное произношение и так далее в том же духе. Он явно хотел настроить нас на напряженный труд, но эффект получился прямо противоположный — на втором занятии группа состояла уже из двух человек, а вскоре я и вовсе остался в одиночестве. Оба моих товарища сочли, что освоить венгерский им не под силу, и обратились к руководству школы с просьбой о замене им языка. Специалисты требовались не только по Венгрии, поэтому их просьбу легко удовлетворили. Так и получилось, что из всего нашего потока все три года венгерскому языку обучали меня одного.
Кстати, наш преподаватель понял, что допустил оплошность, и, видимо испугавшись перспективы потерять последнего ученика, резко сменил тактику — теперь он внушал мне, что не такой уж и сложный этот венгерский, да и вообще не так страшен черт, как его малюют! Меня, помню, порядком забавляли его постоянные сентенции о том, что этот пресловутый язык учу не я первый, мои предшественники с этой задачей тоже неплохо справлялись, да и надбавку к зарплате за знание венгерского языка платят повышенную… Мне пришлось даже успокаивать беднягу, заверять, что не собираюсь отступать.
В конечном счете все вошло в норму, а я стал, как шутили мои однокашники, «самым дорогим» с точки зрения материальных затрат слушателем — ведь у меня была отдельная языковая группа с «персональным» преподавателем. После бегства моих товарищей долго потом еще на меня показывали пальцем и говорили: «Вон идет тот самый чудак, который учит венгерский».
Ну а язык тем не менее у меня пошел. Довольно быстро разобрался с грамматикой, понял ее внутреннюю логику и налег вовсю на словарный запас. Разработал удобную для себя методику и стал постоянно увеличивать количество выученных за день слов. Через какой-то короткий промежуток времени этот ежедневный рацион перевалил за сотню слов, что удивляло даже опытных педагогов. Но секрет был прост — я всюду носил с собой специальные карточки, на которые выписывал заучиваемые слова, и при малейшей возможности — в метро ли, в перерывах между занятиями — доставал их из кармана и начинал вновь просматривать, тасуя как попало. Если к вечеру выявлялось хотя бы одно забытое слово, то за этим следовало наказание — переписывание заново всей сотни слов и словосочетаний, составлявших мою ежедневную норму.
