Луг был бурый, заболоченный, окруженный домами – судя по виду, социальным жильем.
Хейзел с удивлением поняла, что помнит целый куплет. Она будто снова услышала голос мисс Доби, вколачивающий каждое слово:
Плащ зеленый можно соткать,
Кольца златые – купить,
Но раз утратив девичью честь,
Ее уж не воротить!
У мисс Доби в запасе тонна слов – что угодно похоронит под обвалом.
– Антуанетта нездорова, – сказала Хейзел Дадли Брауну, войдя вечером в гостиную. – У нее сильная головная боль. Мы сегодня ездили в гости к мисс Доби.
– Она сообщила мне об этом запиской. – Дадли начал расставлять стаканы, виски и воду.
Антуанетта лежала в постели. Хейзел помогла ей улечься – Антуанетта была слишком слаба и сама не управилась бы. Она легла в комбинации, попросив мокрое полотенце для лица, чтобы стереть остатки макияжа и не испачкать подушку. Потом попросила другое полотенце, на случай если ее стошнит. Следуя указаниям Антуанетты, Хейзел повесила ее костюм – все тот же, чудесным образом сохранивший идеальную чистоту, – на плечики, обитые мягким. Спальня Антуанетты была узкая, спартанского вида. Окно выходило на оштукатуренную стену соседнего банка. Антуанетта спала на койке с железной рамой. На комоде стояли всевозможные пузырьки для окраски волос. Расстроится ли Антуанетта, когда поймет, что Хейзел их видела? Вероятно, нет. Может, она уже забыла про ту ложь. А может, будет и дальше повторять то же самое – как королева: что она скажет, то по определению становится правдой.
– Она распорядилась насчет ужина, – сказала Хейзел. – Всё поставят на буфет, и мы будем сами себе накладывать.
– Давайте сначала сами себе выпьем. – Дадли принес бутылку виски.
– Мисс Доби не смогла припомнить моего мужа.
– В самом деле?
– Там была девушка. Точнее, молодая женщина. Которая смотрит за мисс Доби.
– Джуди Армстронг, – сказал Дадли.
Хейзел хотела посмотреть, удержится ли он от расспросов, сможет ли заставить себя переменить тему. Он не смог:
– У нее все те же дивные рыжие волосы?
– Да. А вы думали, она их сбрила?
– Девушки бог знает что вытворяют со своими волосами. Я уже насмотрелся. Но Джуди не из таких.
– Она подала очень неплохой темный кекс из сухофруктов, – сказала Хейзел. – Антуанетта сказала, что захватит для вас кусочек. Но, видимо, забыла. Мне кажется, она уже заболевала, когда мы уезжали.
– Может, кекс был отравлен, – предположил Дадли. – Как часто бывает в сказках.
– Джуди сама съела два куска, и я ела, и мисс Доби тоже. Так что не думаю.
– Может, яд был только в порции Антуанетты.
– Она как раз не ела кекса. Только пила вино и еще выкурила сигарету.
Дадли, помолчав, спросил:
– Как же мисс Доби вас развлекала?
– Она продекламировала нам поэму.
– О да, она может. Только они правильно называются баллады, а не поэмы. Вы помните, какую именно?
Хейзел первым делом пришли в голову строки про девичью честь. Но она отвергла их – слишком прямолинейно-злобные – и поискала другие.
– «Сперва окунешь меня в молоко»? – вопросительно произнесла она. – «Потом водой окатишь»?
– «Но держи меня, и не отпускай, я отец твоего дитяти»! – вскричал довольный Дадли.
Эта цитата оказалась столь же нетактичной, как и первая, но Дадли вроде бы не обиделся. Он с явным облегчением откинулся в кресле, задрал подбородок и принялся декламировать – те же стихи, что раньше мисс Доби, но он читал их спокойно, наслаждаясь словами, с чувством. Теплый, печальный, роскошный мужской голос. Акцент его усилился, но Хейзел, уже раз прослушав балладу, теперь почти против воли разбирала каждое слово. Эльфы украли мальчика, он вел жизнь, полную приключений и приятностей, – например, не чувствовал боли, – но с годами все сильней боялся, что придется «уплатить десятину аду», и жаждал человеческого общества. Поэтому он соблазнил смелую девушку и научил, как его освободить. Она должна крепко схватиться за него и держать – что бы ни случилось, в какой бы ужас ни обратили его эльфы, – держать, пока арсенал их колдовских приемов не истощится и они не отпустят пленника. Конечно, Дадли читал старомодно и, конечно, чуточку посмеивался над самим собой. Но лишь на поверхности. Декламировать – все равно что петь. Можно излить свою тоску, не боясь стать посмешищем.
И вот в объятьях ее человек —
Нагой, как мать родила,
Дженет плащом укрыла его
И так навеки спасла.
Вы с мисс Доби – парочка, под стать друг другу.
– Мы видели то место, куда она ходила с ним встречаться, – сказала Хейзел. – На обратном пути. Антуанетта мне показала. Это в низине, у реки.
Она подумала: какое чудо – быть здесь, среди сплетения жизней этих людей, видеть то, что видит она, их хитроумные замыслы, их раны. Джека она здесь не нашла, в конце концов оказалось, что его здесь нет, но здесь была она сама.
– Картерхо? – презрительно-оживленно произнес Дадли. – Это вовсе не в низине! Антуанетта сама не знает, что говорит. Это на высоком берегу, над рекой. Там, где в колосьях ведьмины кольца. Это из-за грибка. Будь сегодня полнолуние, мы могли бы съездить посмотреть.
Хейзел что-то почувствовала – словно кошка прыгнула ей на колени. Секс. Она чувствовала, как глаза у нее округляются, кожа сильнее обтягивает скулы, руки и ноги складываются в позу внимания. Но сегодня не полнолуние – это второе, что она поняла из слов Дадли. Он подлил им обоим виски, но не для того, чтобы ее соблазнить. Вся вера, вся энергия, вся ловкость, вся забывчивость, нужная, чтобы провернуть хоть маленькую интрижку, – Хейзел знала, у нее было целых две интрижки, одна в колледже и одна на конференции учителей, – все это для них уже позади. Они позволят взаимному влечению пройти, как волна, и схлынуть. Антуанетта не стала бы возражать, в этом Хейзел была уверена. Антуанетта стерпела бы интрижку с женщиной, которая все равно скоро уедет, – ничего не значащей женщиной, всего лишь американкой или чем-то вроде. Согласие Антуанетты – еще одна причина, по которой они друг от друга отпрянули. Причина стать осмотрительнее, чистоплотнее.
– А девочка, – тихо спросил Дадли, – она там была?
– Нет. Она ходит в приготовительную школу.
Как мало нужно, подумала Хейзел, чтобы я оставила колкости и начала его утешать, – всего лишь рассказать стишок.
– В самом деле? У нее удивительное имя. Таня.
– Не такое уж и странное, – сказала Хейзел. – По нынешним временам.
– Я знаю. Теперь у всех какие-то заграничные имена ни с того ни с сего: Таня, Наташа, Эрин, Соланж, Кармен. И фамилий ни у кого нету. Эти девушки с волосами разноцветными, как петуший хвост, я их вижу на улицах. Это они выбирают такие имена. Это они – матери.
