Да, расплаты. Если мне с тех пор дано понять суть этого мира, если я осознаю сейчас, пусть чуточку, природу плоти, то лишь благодаря озарению, что сошло на меня в зловещем отблеске обсидианового скальпеля Святой Матери: Эвлин, первая жертва исступленного правосудия, превращенного скальпелем в Эву, первенца в ее мастерской.
Видите ли, меня создала не природа, но если меня порезать, потечет кровь.
Ровный пол с блестящим пластичным покрытием. Прохладная свежесть, хотя гула кондиционера я не слышал. Мягкое покрывало без единого залома – эта материя явно вышла не из ткацкого станка. Практичный подголовник из пластика, чтобы поддерживать мою гудящую голову. Голова кружилась, и вся комната, похожая на часовню из научной фантастики, плясала вокруг в ритме вальса, однако заметив, что в этом сферическом пространстве нет двери наружу, я тут же спрыгнул с кровати, по-прежнему слабый как котенок, и забарабанил кулаками по стенам. Ловушка! Я в плену! Утащили под землю и посадили под замок! Выпустите меня!.. Кричать громко я не мог, горло забил песок, я лишь отвратительно хрипел; причем изоляция стен была на высоте, и у меня получалось лишь глухо по ним долбить.
Оживился спрятанный где-то в мрачных округлостях динамик, и незнакомый женский голос посоветовал лечь и не тратить понапрасну сил; в свое время ко мне подойдут. Я понял, что ничего не поделать, поэтому снова улегся на топчан, хотя тремор в конечностях усмирить не вышло. Вслед за голосом наступило молчание, столь бездонно глубокое, столь беспощадное, что я сразу распознал нечеловеческую тишину земного нутра; солнечные лучи были слишком от меня далеко.
Весь тот страх, что теснился на задворках моего разума с тех пор, как я приехал в Америку, теперь хлынул наружу, пробирая до кончиков пальцев, и довел меня до мертвенного ужаса. Эта прохладная чистая комната, в которой спокойствие навязывалось гигиеной, провоцировала меня паниковать; я вырос с привычкой к бардаку и страшился порядка, словно враждебной сущности. Я оказался в крайне беспомощном положении, в совершенно дикой ситуации – погребенный глубоко под землей, в гладкой как яйцо комнате без окон и без дверей, в центре безымянной пустыни, далеко от дома. Я был сломлен и, наверное, позвал маму, потому что из спрятанных динамиков раздался приглушенный взрыв ироничного смеха, показав, что комнату прослушивали. Мне стало стыдно, я закрыл руками заплаканное лицо. О, этот тихий журчащий смех! «Плакса-вакса, плакса-вакса». Нет ничего более унизительного, чем унижение ребенка.
Смех умолк, и опять навалилась тишина, тягостная тишина. Я напрягал слух, стараясь разобрать постороннее дыхание. Сквозь плотно закрытые веки перестал проникать свет, я что-то заподозрил и, открыв глаза, удостоверился, что это еще не конец – в комнате просто выключили освещение. Тем не менее мне показалось это таким зловещим предзнаменованием, что я задрожал с головы до пят при мысли о скорой смерти. Более того, я подозревал, что впереди ждет казнь, хотя понятия не имел, за какого рода преступление меня привлекли к ответственности. Как только я себя убедил, что сейчас придет девушка в черной кожаной форме, выведет меня наружу и расстреляет у стенки, динамики ожили, и торжественный глубокий голос произнес нараспев: «ПОКУДА ЧЕЛОВЕК НЕ УМРЕТ И НЕ ВОЗРОДИТСЯ, ОН НЕ МОЖЕТ ПОПАСТЬ В ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ».
Реализовались мои наихудшие опасения!
Темнота и тишина вокруг сгустились; жизнь на время будто застыла. От естественного света и звуков природы меня закрывали пять саженей песка и скальной породы; впрочем, понемногу в комнате потеплело. И вскоре пот потек с меня градом. Затем так ненавязчиво, что я сначала даже не обратил внимания, помещение насытилось розовым светом. Вдоль стен моей темницы просачивалось, рассеивалось, распространялось розоватое зарево; а потом все вокруг заискрило. Свечение усиливалось, стало отдавать красноватым и постепенно перешло в кровавый. Температура сравнялась с температурой тела. Ручьями полил пот.
В микрофоне раздался свист, кто-то прокашлялся, и женский голос произнес: «ТЕПЕРЬ ТЫ В МЕСТЕ РОЖДЕНИЯ». Загудел гонг, послышались звуки арфы или какого-то схожего струнного инструмента. Шепот, слабея, подтверждал мое местоположение, и женские голоса мягко подхватили рефрен: «ТЕПЕРЬ ТЫ В МЕСТЕ РОЖДЕНИЯ, ТЕПЕРЬ ТЫ В МЕСТЕ РОЖДЕНИЯ»… убаюкивающий хор, словно отдаленный шум прибоя. До меня дошло: теплая красная комната, в которой я лежал, имитировала утробу. Затихли голоса, угасла своеобразная музыка; я слышал лишь пульсацию крови в ушах.
Меня, ничуточки не церемонясь, низвергли в самое сердце чужеродной космогонии. Глубоко под землей, потея во влажном чреве, я чувствовал, как на меня давит пустыня, горы за ее пределами, безбрежные прерии, пасущийся скот и даже растущие сверху зерновые; ощущал, что на меня, на мою грудь навалилась вся тяжесть континента со всеми его городами и чеканными монетами, с его рудниками и литейными заводами, с его войнами и мифологией. Я хватал ртом воздух. Я задыхался. Мой страх стал качественно иным. Я боялся уже не только за свою безопасность, я страшился безграничности раскинувшегося надо мной мира.
Однако этот сугубо метафизический страх, который встряхнул меня как щенок – обрывок газеты, вызвал бессовестный хитрый режиссер: красный свет, звук древних инструментов. Даже свои реакции я не контролировал, они были четко запрограммированы кланом пустынных матриархов, женщин, скандирующих ритуальные песнопения, чей эмиссар в кожаном обмундировании протащил меня, страдающего и униженного, по всей пустыне.
Привлекая внимание, вновь затрещал динамик. Раздался звук гонга, и бодрый голос с интонациями университета Восточного побережья произнес максимы, смысл которых в тот момент я не мог осознать до конца.
– Тезис первый: время – мужчина, пространство – женщина.
– Тезис второй: время – убийца.
– Тезис третий: убей время, и будешь жить вечно.
Снова ударил гонг, и тот же голос выдал целую лекцию:
– Эдип хотел повернуть жизнь вспять. Он здраво возжелал убить отца своего, который, при пособничестве историчности, вытащил его из утробы. Отец хотел отправить маленького Эдипа дальше по управляемой фаллосом траектории (к новым вершинам!); отец научил его жить в будущем, что не имеет отношение к жизни в принципе, и не обращать внимания на бесконечное бытие мира внутреннего.
Однако Эдип напортачил. В мире фаллоцентричности он окончил свой путь слепым стариком, бродящим по морскому берегу в поисках примирения.
Матерь не напортачит.
Мужчина живет в ладу с историчностью. Его жизненный путь управляется фаллосом, влекущим к новым вершинам – но куда именно? Только к высохшему морю бесплодия, к лунным кратерам!
Иди в другую сторону, иди к первоисточнику!
Раздался щелчок, и динамики смолкли. Я не понял из сказанного ни единого слова, зато испугался еще сильнее. Я заподозрил, что попал в руки матриархам, которые считали меня преступником, так как упорядочивали мир в иных, нежели я, рамках. Прочитанная лекция служила тому доказательством. Я был преступником и сидел в тюрьме, хотя не знал, какое именно преступление совершил. И все же, определившись с собственным статусом, я чуть успокоился.
