Повелительница тигелей.
Судьба со свирепым лицом,
Неизбежность, создающая препятствия.
Богиня белозерной пшеницы, избавляющая нас от вины.
Владычица людоедов,
Каридвен/Керридвен, белая свиноматка, что ютится в хлеву,
Белая кобылица, пожирательница младенцев, сама сексуальность.
Бедные, безобидные дети пустыни обращаются к ней на языке кликсов.
Кунапипи-Калвади-Кадьяра, когда мужчины надевают накладную грудь в ее честь.
Бригитта Андасте, Кекате, Атаентсик, Манат, Деркето,
Фрея, Седна, Женщина, Рианнон, Ригантона, Арианрод,
Дану, Бу-Ана, Богоматерь, Чернокожий Ану, Каннибал.
Ана, она же Де-Ана, она же Ат-Ана, она же Ди-Ана, она же Ур-Ана,
божественное существо, которое завязывает ветра в свой платок.
Белили, Ивовая матерь, Сал-ма, царица весны,
Анна Феарина Салмаона.
Правительница приливов и отливов, хозяйка ледяных полей, мать моржей,
Звезда лунного моря.
Бедра Венеры, которые никогда не смыкаются,
Самая непорочная из блудниц.
Кали Мария Афродита Иокаста.
Иокаста. Иокаста. Иокаста.
(Иокаста? При чем здесь Иокаста?) Знаменуя конец, раздался финальный гонг, затухающий целую вечность. Угас золотистый свет; все вокруг затомилось в красном сумраке, заблестели округлые, гипертрофированные очертания божества, необратимого, как факт самого рождения.
– Где находится Эдемский сад? – задала София вопрос, словно так предписывала традиция.
– Сад, в котором был рожден Адам, лежит между моих бедер, – ответила Матерь. В интонации ее голоса, исходившего будто из глубин священного колодца, проскальзывала мелодика Малера. Она улыбнулась мне, причем довольно добродушно. – И я могу подарить тебе жизнь. Я умею совершать чудеса.
Огромная, Матерь почти целиком заполнила круглую, накалившуюся, залитую красным светом келью, которую выбрала, дабы явить себя. Я же познакомился с ужасным чувством, с клаустрофобией, хотя раньше никогда от нее не страдал. Хотелось закричать, но в горле стоял ком, я задыхался. Она делилась со мной убаюкивающими мелодиями, словно вверяя какую-то великую тайну:
– Мужское обличье не обязательное условие существования, зато постоянное преодоление.
Колени подкосились. Я опускался все ниже и ниже на пол, а она протянула ко мне руки. Что за руки! Словно балки. Словно водопроводные трубы. В глубоком голосе засквозила задумчивая нежность.
– Разве ты не видишь, что заблудился в этом мире?
Теплый, кровавого цвета воздух давил на меня благоухающей подушкой.
– Мамочка тебя потеряла, когда ты выпал из ее животика. Мамочка потеряла тебя много-много лет назад, когда ты был совсем еще крошкой.
Дыхание перехватило. Я понял, что попал в греховное место.
– Иди ко мне, хрупкий человечек! Возвращайся туда, где твое место!
София вторила неожиданно страстным меццо-сопрано, с поразительной убежденностью заклиная меня:
– Убей отца! Спи с матерью! Прорвись через все запреты!
Черная богиня гипнотически раскачивается из стороны в сторону на своем престоле, ерзая, словно гончая в период течки. Сбросив оставшуюся сдержанность, София пронзительно визжит в исступлении обезумевшей вакханки. Гонг и арфа, звуки визгливой музыки образуют какофонию. Отчаянный гвалт; я боюсь, я хнычу, мяукаю и вяло скребу песчаный пол в попытке вырыть подкоп и сбежать. Но Матерь, одержимая, восклицает:
– Я – рана, которая не затягивается. Я источник желания. Я родник с живой водой. Приди и возьми меня! Жизнь и миф, все едино!
Ее голос то взлетает, то опадает, я – точно лоскут ткани на сильном ветру. Свирепствует буря.
София подхватила мое дрожащее, съежившееся тело и потащила к огромному громогласному существу, которое, рухнув со стула спиной вниз, лежало на полу и сучило в воздухе ногами с позволительной для его объемов скоростью. Соски подскакивали, как помпоны по краю старомодной красной занавески из плюша на балконной двери, которую забыли закрыть от ветра. София одним махом содрала с меня шорты и швырнула на колышущуюся груду плоти.
– Воссоединись с первичным образцом!
– Воссоединись с первичным образцом! – возопила Матерь.
Расплавленная, раскаленная плоть. Падая, я бросил мимолетный взгляд на открывшуюся вагину, похожую на готовый извергнуться кратер вулкана. Голова богини вздыбилась для поцелуя, и на одно бредовое мгновение я подумал, что там, во рту, солнце, так как вдруг ослеп, и текстура ее языка, размером, похоже, с намокшее банное полотенце, не отложилась в памяти. Рукой с красными, как ветчина по-вирджински, пальцами Матерь сграбастала мой сморщенный орган и, когда мы прошли все любовные стадии, громко застонала. Я тоже.
Итак, особо не церемонясь, меня просто изнасиловали; тогда в последний раз я занимался сексом как мужчина, какой бы ни вкладывали в это смысл, и особого удовольствия не получил. А если честно, не получил никакого: ее бедра обхватили меня с азартом самки-богомола, и я чувствовал лишь, что мною насыщаются, а по завершении – пара секунд бойких фрикций. Затем раздался громкий рев, как сигнал блаженства, к которому я имел очень скромное отношение; она плотно сжала мышцы и, стоило мне обреченно излить свое семя, исторгла меня. Я покатился по полу, скуля, оставляя за собой скользкий след из выдохшихся плевков спермы.
Приподнявшись на локте, Матерь совершенно невозмутимо смотрела на мое образцово-показательное унижение.
София, которая прежде наблюдала за нами с чопорным восторгом студентки на футбольном матче, вновь превратилась в эталон расторопности: вытащила из кармана шортиков пробирку и ложечку, наскребла столько разбросанного семени, сколько позволила емкость, запечатала все и оставила нас наедине.
Понемногу я пришел в себя, и Матерь чуть смилостивилась; до этого я никогда не думал, насколько оскорбительно быть объектом жалости. Она бросила мне кусок ткани – вытереться, и велела прикрыть интимные места. Покряхтывая от бремени собственной массы, она водрузилась на стул, затем усадила меня на свое гигантское колено и прижала мою сопротивляющуюся голову к двухрядной груди. Подобное обращение меня возмутило, однако отказаться я не мог: она была вдвое крупнее. Сейчас, заговорив со мной, она обошлась без религиозных фраз, коими сыпала в образе божества; и стала общаться мягче, пусть и снисходительно.
– Отец не знает, насколько он прекрасен; за него перед Матерью похлопотал член. – Она легонько похлопала по моим яйцам и морщинистыми черными пальцами с розоватыми подушечками пощекотала безжизненно повисший орган. – И этим чувствительным прибором, который следовало использовать исключительно для удовольствия, ты оскорблял женщин, Эвлин. Ты сделал из него оружие!
