Девушки свято верили своему хозяину. Зиро так часто пел и отплясывал на стойке старого бара личную интерпретацию «Гибели богов», что они убедились: по-другому и быть не может. Они все – и Мэриджейн, и Сэди, и Эпл Пай, и Крошка, и Бетти Буп, и Бетти Луэлла, и Эмелина, – излучая полную уверенность, твердили эту сказочку, и, в конце концов, мне пришлось в нее поверить, как в ниспосланное свыше Писание. Однако жалость, которую я к ним испытывала, испепеляла меня изнутри; эти бедные девочки воистину посвятили себя, свое тело, сердце и душу Церкви Зиро.
Когда я мыла посуду с Эмелиной или пропалывала сорняки на грядках с Бетти Луэллой, я пыталась разъяснить им, как на самом деле в мире обстоят дела; говорить приходилось очень тихо из-за страха, что услышит Зиро, или кто-то из девушек меня предаст – чувство локтя у них практически отсутствовало, они постоянно подводили друг друга под порку. Но с кем бы я ни толковала, они лишь улыбались мне, терпеливо, снисходительно, как улыбаются глупым деткам, шептали, что я все пойму, когда придет время, и вообще разговаривать запрещено.
Общая страсть к одноглазому одноногому маньяку поддерживала уверенность в его россказнях, а так как любовь можно доказать лишь верой, то каждая стремилась перещеголять своей уверенностью остальных, ведь между ними постоянно существовала нервная конкуренция, причем не только за справедливую долю его внимания. Вымысел Зиро зависел от их уверенности; любой бог, даже самый захудалый, чтобы поддерживать свою репутацию, нуждается в пастве. Мрачные биографии девушек были во многом схожи: неблагополучные семьи, колонии для несовершеннолетних, инспекторы по УДО, лишение материнских прав, неадекватная фигура отца, наркотики, сутенеры, неприятности… Они любили Зиро за атмосферу власти, которую создали своим повиновением. Сам по себе он ничего выдающегося не представлял. Их порабощала его ненависть к ним. А они ради него притворялись, что верили, будто вяленькое впрыскивание его священной, пусть и бесплодной, семенной жидкости хранит их от всех мирских болезней.
Мы жили, как, наверное, женщины мормонов, в полном и бесповоротном рабстве; бо́льшую часть времени мы проводили обкуренные, окосевшие, накачанные сладковатым дымом травы. А как еще можно было терпеть – скуку, свиней, тяжелый труд, ужасную еду, блох, жесткие кровати, постоянное рукоприкладство, невозможность поговорить?.. Да, этот мир изменила трава и красноречие Зиро. Этот дом стал замком Соломона, город-призрак превратился в Новый Иерусалим, вертолет – в огненную колесницу, а детородный орган – в горящую золотую стрелу.
Попадая в город, я рыскала в поисках старых газет и тайно их просматривала; если бы Зиро пронюхал, что я ищу информацию о внешнем мире, он бы содрал с меня шкуру. Из отсыревших, заляпанных страниц, которые кто-то сунул в мусор, я узнала, что осада Гарлема продолжается, хотя эту информацию западная пресса упоминала лишь мимоходом, гораздо больше внимания уделяя подвигам Нацгвардии в наведении порядка на Тихоокеанском побережье. Калифорния склонялась к выходу из Штатов. Неужели страна на пороге гражданской войны? Президент в каком-то бреду выдавал противоречивые заявления по поводу отношений с Китаем. И хотя супермаркеты продолжали заниматься своим делом, мы каждый раз видели, что мусор скудеет. Меня очень поддерживали эти, пусть беглые, встречи с миром, когда я вырывалась из мертвенного давящего кружка Зиро. Дома, с девушками, я вела себя как мышка, пытаясь подражать их движениям, манере говорить; хотя София тренировала меня в Беуле, я часто делала неподходящий к характеру Эвы жест рукой или вскрикивала с едва уловимой мужской интонацией, и девушки удивленно вскидывали брови. Я скрупулезно изучала женское поведение, что, вкупе с ежедневной работой по хозяйству, довело меня до крайнего измождения. Я постоянно тревожилась, я сжималась пружиной.
Вскоре во мне стало слишком много женского, и у Зиро возникли подозрения; он начал с опаской ко мне приглядываться, пытаясь понять, не лесбиянка ли я. Если бы он узнал, что я развлекаюсь с кем-то из девушек, то сразу бы пристрелил. Его ненависть к женскому гомосексуализму превратилась в манию. Бедная, прекрасная, эфемерная Тристесса, разве не она была Королевой Лесбо; разве не она высушила эту пустыню, засыпав ее песком, как он признался однажды ночью в пьяном бреду? Похоже, Зиро понабрался слухов и домыслов, что ходили о Беуле, хотя, возможно, в этой пустыне существовали и другие женские общины, о которых он мог слышать и строить догадки. Слухи подкармливали его паранойю, голова наполнилась дикими соображениями, и те, подпитывая друг друга, затейливо генерировали кучу ложных взаимоисключающих идей, а он горячо в них верил. Ему не нужны были новости, он изобретал их самостоятельно, по своему усмотрению.
Несмотря на подозрения, что во мне слишком много женского (или, возможно, как раз благодаря этому), Зиро ко мне привязался, и накал наших супружеских встреч, к моему ужасу, возрастал. Я каждый раз заново теряла девственность, словно его жестокость постоянно ее восстанавливала. Однако он разрушал и мою психику; когда его несуразно полураздетое тело, сверкая единственным глазом как дулом пистолета, вскарабкивалось на меня сверху, казалось, что я – уже не я, а он. Критическое отсутствие собственной личности, рефлексия, за которой всегда наступал шок, вынуждали признавать в себе насильника в прошлом именно в тот момент, когда насиловали меня. Когда Зиро входил, я словно делала себе харакири; при этом я всего лишь за ним наблюдала и чувствовала боль и отвращение через ту радость, которую он испытывал от моей боли, через то наслаждение, что доставляли ему мои муки.
Итак, я жила в общей спальне в доме на ферме, смотрела за свиньями и копалась в мусорных баках; и каждую воскресную ночь страдала от такого изыска, как изнасилование супругом. Вот какую жизнь подарил мне статус жены Зиро! Тоска, боль и осадное положение.
– Я – Зиро, – разразился он как-то ночью пламенной речью, после того как пару часов глазел на бюст Ницше. – Я – крайний предел, пустота. Я – точка замерзания по шкале Цельсия, а мои жены считают вспышку фригидности страстью.
Я бы здесь парировала, что он всего лишь король захудалой деревушки, могущественный и бессильный одновременно, так как сила его полностью зависела от вассалов. Мужской силы ему вообще недоставало. У Мэриджейн был ребенок в приемной семье в Нью-Гемпшире, а от Зиро она родить не смогла, хотя жила с ним целых два года. Сэди до того, как вышла замуж за Зиро, сделала четыре аборта; и ни одного после. Этот дом являлся таким же царством бесплодия, как и окружающая его пустыня. Здесь плодились только свиньи. Душа выворачивалась наизнанку, ведь по вине Зиро его женам приходилось одевать поросят в белые кружевные чепчики и качать их на коленях! Зато я вздохнула свободно, осознав, что в этом поганом месте меня под материнство не подведут.
Заведенный порядок порой менялся. Раньше Зиро весь день прочесывал пустыню в поисках следов Тристессы. Однажды утром какие-то пустынники в черных одеяниях, вероятно из конкурентов, обстреляли его вертолет; теперь он ждал покровительства ночи, потому что был хорошо замаскированным, но банальным трусом. Услышав об этом происшествии, я вспомнила, как София стреляла по какому-то вертолету, и поняла: именно Зиро застрелил ту неведомую гигантскую птицу, причем из чистой зависти, ведь она была прекрасна.
