Он начал проставлять даты на научных записях, хотя раньше никогда этого не делал. Вайнер однажды заметил, что его новые записи по партонам представляют собой «хронику ежедневной работы», на что Фейнман резко возразил.
— Но я именно так и работаю — записывая все на бумаге, — ответил он.
— То есть сначала вы размышляете над проблемой, — уточнил Вайнер, — а затем фиксируете результат в виде отчета.
— Да нет же, это не отчет, а отражение рабочего процесса. Я работаю на бумаге, и вот мои записи. Понимаете? — Он действительно делал очень много заметок, записывая бесконечные вереницы мыслей, которые можно было использовать как готовые конспекты лекций.
Он сказал Вайнеру, что еще не встречал ни одной научной биографии, которая бы ему понравилась. Фейнман опасался предстать в собственном жизнеописании бледным интеллектуалом или клоуном, играющим на бонго. Он долго сомневался, нужно ли сотрудничать с Вайнером, и наконец отказался от этой идеи. Он продолжал давать интервью историкам науки, интересующимся годами, которые он провел в Фар-Рокуэй и Лос-Аламосе, и заполнять анкеты для психологов, изучающих творческий процесс. («Сопровождается ли ваша работа над решением научной задачи чем-то из предложенного списка?» Он отметил галочкой «визуальные образы», «кинестетические ощущения» и «эмоциональные переживания», а также приписал от руки «акустические образы» и «разговоры с самим собой». В графе «Страдаете ли вы серьезными заболеваниями?» он написал: «Слишком много перечислять… Единственный неприятный побочный эффект — лень в период выздоровления».)
На протяжении нескольких лет он играл на барабанах с молодым приятелем Ральфом Лейтоном — сыном коллеги из Калтеха. Лейтон начал записывать их репетиции, а впоследствии и рассказы Фейнмана. Ральф называл его шефом и умолял повторить ту или иную историю. И Фейнман в очередной раз рассказывал: как в Фар-Рокуэй он пользовался славой мальчика, который чинит радио силой мысли; как он попросил у библиотекаря в Принстоне показать ему карту кошки; как отец учил его уловкам цирковых экстрасенсов; как он не раз оставлял в дураках художников, математиков, философов и психиатров. Иногда он просто размышлял, а Лейтон слушал. «Сегодня я был в Хантингтонской медицинской библиотеке, — сказал он однажды. У него возникли проблемы с единственной оставшейся почкой. — Интересно все-таки, как работает почка, да и все остальное тоже. Хочешь, расскажу кое-что любопытное? Эта чертова почка — просто самая безумная штука в мире!»
Постепенно из этих бесед сложилась книга. Лейтон расшифровал пленки и отдал записи Фейнману на редактирование. Оказалось, у каждой истории имелась четкая структура; Лейтон понял, что с годами Фейнман отшлифовал свои импровизации до совершенства и знал, в каком месте его слушатели начнут смеяться. Они ответственно проработали ключевые темы. Фейнман рассказал о том, как однажды Арлин смутила его, подарив коробку карандашей с вырезанной на них надписью «Ричард, я люблю тебя! Путси».
Ричард: И на следующее же утро, представляете — на следующее утро в почтовом ящике нахожу письмо, нет, открытку, которая начинается со слов: «И кому только пришло в голову вырезать свое имя на карандашах?»
Ральф: (смеется) Ого! (опять смеется)
Ричард: «Не все ли равно, что подумают люди?»
Ральф: О, вот это… Это очень хорошая тема.
Ричард: Хм?
Ральф: Да, хорошая тема, чтобы ее развить. Важно ли, что подумают люди.
Главный персонаж у них получался просто невероятный — ученый, который гордился не своими научными достижениями (они оставались далеко на заднем плане), а жизненной мудростью и способностью видеть обман и притворство. Фейнман подчеркивал эти качества с преувеличенной скромностью, делающей его похожим на мальчика, который называет взрослых «мистер» и «миссис» и задает вежливые, но каверзные вопросы. Он был Холденом Колфилдом
[170], резал правду-матку и искренне пытался понять, почему в мире так много дураков.
«Напыщенные идиоты — люди, которые на самом деле тупы, но прикрывают свою тупость всякими фокусами, пытаясь произвести впечатление и показать, какие они замечательные, — вот таких людей я не выношу! Обычный идиот не притворяется; честный идиот — это еще ничего. Но дурак, который притворяется умным, — вот это ужасно!»
Из всех своих историй он больше всего любил повседневные ситуации, в которых ему удавалось остроумно пошутить. Например, историю о том, как он опоздал на собрание экспертов по теории относительности, проходившее в Северной Каролине, и сумел выяснить нужный адрес:
«Смотрите, — сказал я диспетчеру такси в аэропорту, — собрание началось вчера, значит, вчера тут было очень много наших. Позвольте их описать: вид у них слегка рассеянный, они разговаривают друг с другом, не глядя, куда идут, и произносят что-то вроде: “Г-му-ну. Г-му-ну”.
Лицо диспетчера просветлело. «Ах да! — воскликнул он. — Эти поехали в Чэпел-Хилл!»
В качестве названия для своей автобиографии Фейнман выбрал случайную фразу, произнесенную миссис Эйзенхарт на его первом чаепитии в Принстоне, когда он попросил передать ему и сливки, и лимон: «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» Эти слова крутились у него в голове сорок лет, напоминая о том, как часто окружающие пытались подчеркнуть свое превосходство, указывая на его «бескультурность» и отсутствие манер. Теперь он мог им отомстить. Рукопись была куплена издательством W. W. Norton and Company. Фейнману выплатили аванс в полторы тысячи долларов — крошечная сумма за коммерческую книгу. Правда, сотрудникам издательства не понравилось название, выбранное автором. Они предложили озаглавить книгу «Я должен понять мир» или «Есть идея» («Хорошо, когда в названии двойной смысл», — сказал редактор). Но Фейнман не согласился. Первый небольшой тираж автобиографии вышел в начале 1985 года. Он разошелся мгновенно, и на руках у издателя оказался неожиданный бестселлер.
Одним из тех, кто остался недоволен книгой, был Мюррей Гелл-Манн. Его внимание привлек фрагмент, в котором Фейнман описывал открытие «нового закона» слабых взаимодействий в 1957 году и свой восторг по этому поводу: «Первый и единственный раз за всю карьеру я постиг закон природы, доселе никому не известный». Ярость Гелл-Манна сотрясала коридоры лаборатории Лауритцена; он заявил, что подаст на Фейнмана в суд. В последующих изданиях книги Фейнман добавил примечание в скобках: «Конечно, я ошибался; но моя радость не стала меньше после того, как я узнал, что одновременно со мной ту же теорию разрабатывали Мюррей Гелл-Манн, Сударшан и Маршак».
Гелл-Манн был не единственным, кого возмутила книга. В автобиографии Фейнман в свойственной ему манере отзывался о женщинах: «симпатичная блондиночка, идеально сложенная», «довольно толстая молодуха, как на травяном откорме». В его воспоминаниях проходила череда женщин: объекты флирта, модели, которых он рисовал «ню», девочки из бара, которых заманивал в постель; при этом он не особенно выбирал выражения. Проблемы с гендерной политикой возникали у Фейнмана и раньше — например, в 1972 году на конференции Американского физического общества в Сан-Франциско, где ему вручили медаль Эрстеда за вклад в преподавание физики. Его личная жизнь была тут ни при чем, хотя в мужском мире Калтеха он считался звездой и вызывал зависть у студентов отчасти из-за своего успеха у женщин. Он по-прежнему флиртовал с девушками на вечеринках и пользовался славой донжуана. Он стал завсегдатаем одного из первых калифорнийских топлес-баров «Джанонни», где исписывал уравнениями бумажные салфетки с орнаментом в виде чешуи; в 1968 году он даже дал показания в пользу бара в суде, вызвав удивление местной прессы. Юноши-аспиранты поклонялись ему как герою, и это было утверждением истинно мужского начала.
