Нет, невозможно, как эта девица ее раздражает! Никогда и ни к кому она не испытывала такого острого, такого горячего раздражения, до звона в ушах, до мелкой трясучки в районе солнечного сплетения. Нет, надо как-то с этим состоянием справиться, взять себя в руки, воды попить… О, надо кофе сварить, вот что!
— Я кофе сварила, Наташа. Еще горячий. Пей, если хочешь, — вздрогнула она от Анниного ровного голоса, впрочем, как ей показалось, уже слегка насмешливого, и новая волна дурноты ударила в голову, даже в глазах потемнело.
— Спасибо! Не хочу! И… И вообще… Мне некогда. Мне работать надо.
Да, правильно, надо работать! Надо открыть побыстрее заветный файл, уйти в него с головой, заслониться мысленно, улететь, провалиться, отвлечься…
Офисное кресло привычно приняло ее в свои незатейливые дружеские объятия, едва слышно заворковал включенный процессор, мягко засветился монитор, отвоевывая для нее пусть маленькое, но свое собственное пространство. Действительно, хороший совет Танька дала — поставить мониторы друг другу задниками. Действительно, можно за него лицо спрятать и не беспокоиться о неприлично злом его выражении…
И телефонный звонок неожиданно хорошо в эту композицию вписался. Вот только голос в телефонной трубке оказался не тем. Катькиным оказался голос, противно оптимистическим.
— Наташ, привет! Ну, как вы там с Анной поживаете?
— Привет. Все нормально.
— Наташ, ты это… Ты чего вчера психанула, я не поняла? Ты Сашку к Анне приревновала, что ли?
— Нет. Ты ошибаешься. И вообще, я не собираюсь обсуждать с тобой такие темы. И не беспокой меня больше подобными вопросами. Я не хочу. Мне неприятно, поняла?
Она с силой вжала трубку в пластмассовое гнездо, словно на корню хотела задавить ее мышиный писк, и снова вздрогнула от Анниного тихого вопроса:
— Это Катя звонила, да?
Господи, откуда она знает, что это Катька звонила? Она же специально даже имени ее не произнесла! Но не переспрашивать же ее откуда…
— Нет. Это не Катя.
— А мне показалось…
— Тебе показалось.
Ага, вот такой тон у нее уже хорошо получился. Сухой, вежливо-равнодушный, дальше пуговиц не пускающий. Так, теперь открываем свой файл, улетаем-уплываем-проваливаемся…
Хотя лучше бы она его и не открывала, ей-богу. В самом деле, как во все это безобразие теперь уплывать? Как описывать страдания бедной Любаши, у которой стерва по имени Анна уже практически увела любимого мужа? А может… Может, переписать все заново? Дать этой Анне от ворот поворот? Но тогда никакого сюжета вообще не получится… О, а вот и глава про поездку на дачу… Нет, это даже перечитывать невозможно! Неужели это она действительно сама все придумала?! Нет, с описанием природы все понятно — отчего ж знакомые деревенские пейзажики не использовать? Но остальное, остальное! И выход Анны из воды, и ее умопомрачительный топлес, и застывший на берегу мужчина, и смятение бедной Любаши… Нет, это уже не творчество, это… самоистязание какое-то получается! Все, хватит с нее!
Закрыв файл, она долго рассматривала украшенные ярлыками документов зеленые холмы фоновой картинки на мониторе, потом перевела взгляд в окно. За окном привычно стелилась пуховая метель, сквозь шум тополей доносились голоса города, и солнце вовсю вступало в свои права, обещая к обеду тридцатиградусную жару. Заглянула в кабинет Алла Валерьяновна, что-то произнесла скороговоркой, и Анна деловито процокала каблуками к двери, прихватив какую-то папочку. Наверное, Иван Андреевич свою новую помощницу к себе истребовал. Помогать ему в трудных директорских делах. Слава богу, можно отдохнуть в коротком одиночестве.
Прикрыв глаза и покрутившись на стуле, Наташа выгнула спину и сложила сплетенные пальцы на затылке. Голова тут же наполнилась болью, по телу снизу вверх поплыла странная тошнотворная слабость, которая добралась до горла, из-за чего пришлось сделать судорожное глотательное движение, потом еще одно, и еще… Компьютер, окно, шкаф с бумагами — все заплясало перед глазами, то приближаясь, то, наоборот, отдаляясь. А потом в эту пляску добавилось еще и озабоченное лицо Аллы Валерьяновны.
— Наташенька, что с тобой? Я тебя зову, зову, а ты не слышишь…
— Да у меня голова что-то разболелась, Ал Валерьянна… Я очень плохо жару переношу, у меня давление сразу падает.
— Ой, а у меня, наоборот, поднимается… Я с утра уже лекарство выпила. А хочешь кофе, Наташенька? Я только что сварила для Ивана Андреича и для этой… Для новенькой. Хочешь? Там еще осталось.
— Нет, спасибо. А что, они вместе кофе пьют, да?
— И не говори. Прямо сидят как голубки. Представляю, как тебе обидно, Наташенька…
— Нет. Мне не обидно. Мне что-то и правда плохо… Как вы думаете, может, мне домой отпроситься?
Собственный слабый голосок опять послышался будто издалека, и она схватилась руками за край стола, испугавшись, что сейчас грохнется со стула.
— …Нет, главное дело, сидит у Ивана Андреича, расселась, как у себя дома, чирикает с ним о чем-то! Смотреть противно! Меня вызвал, попросил для нее кофе сделать, как для важной какой персоны! — никак не могла выскочить из праведного возмущения Алла Валерьяновна.
— Вы знаете, я бы домой пошла! — снова жалобно повторила Наташа. — У меня очень голова болит!
— Ну да, ну да. Я ему скажу, что ты заболела. Да он про тебя и не вспомнит, наверное, так этой новенькой занят! Похоже, она там надолго у него зависла.
— А вы можете ему как-то прямо сейчас сказать? Ну, что я заболела?
— Хорошо, попробую…
Вернувшись через десять минут, она произнесла радостно:
— Отпустил! И даже машину велел дать, чтоб тебя домой отвезли. Еще и пошутить изволил, что голова у тебя на нервной почве разболелась — вроде того, из ревности, что он вторую помощницу взял. А она сидит, коленку свою выставила, улыбается…
На улице ей чуть полегчало. Служебная машина лихо подкатила к подъезду дома, квартира встретила недоуменной тишиной, словно не была готова к столь раннему приходу хозяйки. Наташа тихо прошла на кухню, долго рассматривала оставленную после завтрака посуду в мойке, будто соображала, как с ней следует поступить, потом вяло махнула рукой, поплелась в спальню. Ладно, болеть так болеть. Тем более голова оставалась тяжелой, и затылок вдруг заломило нестерпимо, и тело было чужим, и даже такая знакомая собственная постель показалась чужой, неуютной, неудобной. Вздохнув со стоном, она свернулась калачиком, закрыла глаза, но тут же их и открыла, потянулась к лежащей на прикроватном столике телефонной трубке: надо же Саше позвонить…
— Банк «Богатая казна», начальник аналитического отдела Александр Петров… — отозвалась трубка вышколенным корпоративной вежливостью голосом мужа. — Я вас внимательно слушаю…
— Саш, я заболела, с работы отпросилась.
— А что с тобой?
