— К сожалению, его нет на месте. Но вы можете поговорить со мной по любому интересующему вас вопросу.
— Нет-нет, мне нужен именно Александр Петров. Скажите, а когда он появится?
— А его сегодня не будет…
— То есть как? Совсем?
— Ну да… Совсем…
— А где он?
— Я не знаю. Он отпросился у руководства на весь день.
— На весь день? А… Вы не знаете, что у него случилось?
— К сожалению, нет.
— А давно он ушел?
— Минут сорок назад.
— Да? Ну что ж… Спасибо…
— Всего доброго.
Короткие тревожные гудки поплыли из трубки, словно разделяя ее крайнее недоумение. Действительно, странно… Куда это он… отпросился? Пожав плечами, она медленно побрела по коридору в сторону своего кабинета. Из дверей приемной, улыбаясь, выглянула Алла Валерьяновна, и пришлось растянуть губы в ответной, ни к чему не обязывающей улыбке. Далась ей эта процедура с огромным трудом, потому, может, и не сразу дошел до сознания смысл произнесенной Аллой Валерьяновной фразы:
— Слышь, Наташ… Твоя-то сейчас как сумасшедшая к Ивану Андреичу помчалась… И лицо такое счастливое, будто ей премию в размере оклада дали! Отпрашиваться ходила, наверное.
— Как — отпрашиваться? Куда — отпрашиваться?
— Ну, я не знаю… Она мне не доложилась. Выскочила из его кабинета и сразу по коридору на выход рванула.
— А… Давно?
— Да говорю же, только что! Полминуты назад!
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Наташа развернулась и бегом бросилась в конец коридора, начала быстро спускаться по лестнице, стуча каблуками. Уже выскочив в фойе, увидела, как в стеклянной крутящейся входной двери мелькнул бирюзовый хвост шелкового Анниного платья, и остановилась, пораженная догадкой. Отдышавшись, она с трудом дошла до двери, вышла на широкое офисное крыльцо, встала за колонной. Так и есть, вон Сашина машина стоит в отдалении, и Анна идет к ней торопясь, но… черт возьми, как красиво идет! Подол платья развевается на ветру… А вот и дверь для нее открылась. Вернее, Саша открыл…
— Наташ, ты чего тут? — услышала она над ухом голос Лены и вздрогнула, будто поймали ее за неким постыдным занятием. — Ждешь кого-то?
— Нет. Никого не жду…
— Может, вместе со мной до салона прогуляешься? Смотри, какая погода хорошая! Правда, пух этот противный летит, никакого спасения от него нет…
— Нет. Спасибо, Лен. Я не могу. Я… Я лучше к себе поднимусь…
— Да что с тобой? На тебе лица нет!
— Да все в порядке…. Сердце что-то немного прихватило. Кофе, наверное, перепила.
— У Валерьяновны валерьянка есть… Хм, как смешно! У Валерьяновны — валерьянка!
— Ага, смешно…
Развернувшись, Наташа вяло поплелась обратной дорогой — через фойе, вверх по лестнице, через коридор мимо приемной.
— Наташ, ты чего за ней побежала-то как очумелая? — участливо переспросила Алла Валерьяновна.
— Я думала, она ключи от кабинета увезла…
— Так у меня ж запасные есть!
— Ага. Есть. Я знаю…
— Странная ты какая-то! Ну ладно, я на обед побежала! Тебе принести чего-нибудь? Там, в кафе напротив, с собой дают.
— Нет, спасибо.
— А то давай я принесу…
— Нет! Спасибо! Я не хочу есть!
Господи, когда они от нее отстанут со своим заботливым любопытством? Надо быстрее идти к себе, закрыться, побыть одной… Ужас как хочется заплакать, разрыдаться в полный голос, поколотить ладонями по столу, разбить чего-нибудь вдребезги!
Захлопнув за собой дверь кабинета, она повернула ключ, подошла к окну, уставилась пустыми глазами в проносящуюся мимо пуховую метель. Слез почему-то не было. Еще минуту назад она едва сдерживала их, пытаясь донести до спасительного кабинетного одиночества, и вот, пропали куда-то. Наверное, обратно в организм ушли, чтобы делать там свое черное тоскливое дело. А может, они там сейчас объединяются с осколками разбитого еще вчера самолюбия… Бабушка всегда в таких случаях говорит, что, если слезы пришли, их надо обязательно побыстрее наружу выпустить, иначе они возвращаются обратно и там, в организме, во всякие болезни трансформируются. Да еще и вместе с осколками. Наверное, она права… Бабушка…
Коротко и болезненно вздохнув, она раскрыла ладонь с судорожно зажатым в ней мобильником, набрала бабушкин номер. Длинные гудки долго пели свою нудную песню, пока их не прорезал бодрый бабушкин голос:
— Да, Натка! Слушаю!
— Ба… Я сегодня не приеду…
Она и сама не узнала своего голоса — до того он был писклявым и жалостным. И слезным. Значит, передумали-таки слезы вершить свою черную работу в ее ослабленном последними событиями организме, решили выйти наружу. Что ж, и на том спасибо.
— Натка, ты что, плачешь, что ли? Господи, что случилось?
— Ба, он сейчас уехал… С ней… Ба, я видела…
— Кто уехал? Куда уехал? Говори яснее, ничего не понимаю!
— Саша сейчас уехал с этой… С Анной, с той самой, которая у нас на даче была…
— Фу ты, господи, напугала! Ну, уехал, ну и что? Чего ты ревешь-то?
— Да как ты не понимаешь, он… Он совсем другой стал! И вчера тоже… Смотрит на меня и не видит совсем! Он меня разлюбил, ба…
Она всхлипнула совсем уж тяжко и замолчала, борясь с сильным спазмом и чувствуя, как слезы обильно текут по щекам, попадают в рот, капают с подбородка, и как моментально распух нос, и через все это мокрое хозяйство загундосила еще более жалобно:
— Как мне теперь жить, а? Я же люблю его, я без него не могу… Ну как мне теперь жить, скажи…
— Что, все так серьезно, да? Он что, сказал, что уходит?
— Не-е-ет… Ничего он не сказал… Но я же все вижу, я же не слепая… Его как подменили, ба!
— Что, за один вечер взяли и подменили? Да брось ты, Натка! Так не бывает! Ты все преувеличила, как всегда… И вообще, перестань реветь!
— Нет, нисколько я не пре… преувеличиваю! — с трудом сквозь слезы выговорила длинное слово Наташа. — Ба, я боюсь, что он меня… бросит!
— Да господи боже ты мой, Натка! Что значит — бросит? Ты что, ненужная вещь, чтобы тебя выбрасывать? Не смей даже употреблять в отношении себя такие выражения! Чтоб я не слышала этого больше, поняла? И вообще, нашла о чем горевать! Нормально проживешь и без Саши своего! Ничего, проживем и Тонечку вырастим! И бог с ним, если он таким ненадежным оказался!
— Да что ты такое говоришь, ба! Ты же… Ты же ничего не понимаешь! Ты так говоришь, потому что сама без мужа всю жизнь жила, и мама тоже… Я знаю, вы обе хотите, чтобы и я…
— А! Ну да, конечно, тебе виднее, чего мы с матерью хотим… — обиженно протянула бабушка. — Ты же у нас одна такая, шибко умная писательница! А мы чего, мы всего лишь глупые читательницы, в тонких психологиях не искушенные…
