— Это вам.
— Что это?
— Икона Иверской Божией Матери. Восемнадцатый век.
Глаза француза загорелись, на лбу выступила испарина.
— Но я не могу принять это. Икона стоит кучу денег!
— В мою избирательную кампанию вы вложили в десять раз больше, — передавая через стол икону Кантона, ответил Пантов и хвастливо добавил: — Точно такую же вы можете увидеть в Москве на Иверской часовне у Воскресенских ворот Кремля. Это одна из пяти древних копий. А оригинал до сих пор хранится на Святой горе Афон.
Кантона бережно взял икону в руки:
— Как я перевезу такой подарок через границу? Это же государственная ценность! Раритет!
— Вы думаете, таможня и пограничники разбираются в раритетах? Антикварные магазины забиты всякими иконами, для перевозки которых нужны всего лишь квитанция предприятия торговли и соответствующая запись в таможенной декларации. Поверь мне, заядлому коллекционеру, я неоднократно перевозил иконы через границу, и никто мне ни слова не сказал.
— Но где я возьму эту квитанцию?
— Об этом я позабочусь. А пока давайте выпьем за нашу даму.
Они выпили. С эстрады раздалась музыка, и на сцену выскочили четыре девушки в прозрачных фиолетовых нарядах.
За столом воцарилось молчание. Казалось, все с интересом наблюдают за танцовщицами, сбросившими с себя мантии, оставшись в одних узеньких плавочках.
К столику подошел официант и, склонившись, что-то сказал Кантоне на ухо. Француз тут же сдвинул манжету и посмотрел на часы: стрелки показывали без четверти одиннадцать. Бурмистров не поднялся к ним, значит, хотел встретиться с глазу на глаз.
— Друзья, я вынужден вас оставить на несколько минут.
Клякса испуганно и умоляюще впилась глазами в Пьера. Он ободрительно улыбнулся:
— Я ненадолго. Как говорят русские, одна нога здесь, другая там.
Он не успел еще скрыться из виду, как Пантов передвинул стул и оказался совсем рядом с Кляксой.
— Почему ты не пришла, мы же договаривались?
— Я было уже — решилась, но передумала в последний момент. Да и Пьер от себя не отпускал. К тому же Кантона не простит, и Виолетта Павловна тоже не простит. Вы ломаете мою жизнь, Михаил Петрович!
Пантов не обратил внимания на последние слова Кляксы.
— Ни Кантона, ни Петяева знать ничего не будут!
— Вы были очень добры и щедры ко мне. Но я не могу, Михаил Петрович…
— Последнюю ночь!
— Не могу. Не имею права.
— Ну что ж, придется рассказать французу, кем ты была раньше…
— Умоляю вас, только не это! — Светка закрыла лицо руками и разревелась.
Пантов протянул руку и погладил ее по искрящимся черным волосам.
— Тогда, детка, завтра ровно в девять часов вечера я жду тебя у себя дома.
— Это будет последний раз?
— Даю слово депутата.
Она постаралась успокоиться. Достала из сумочки пудреницу. К столику уже возвращался озабоченный Кантона…
3
Хоттабыч догадывался, что после последнего невеселого разговора с Егерем тет-а-тет, глава областной администрации теперь постарается предпринять атаку на депутатов думы. Но то, что это произойдет совсем неожиданно, не предполагал. Егерь нагрянул в думу, как гром среди ясного неба. Ровно за десять минут до утреннего заседания в сопровождении нескольких иномарок к парадному входу подкатил губернаторский лимузин, из которого выскочил областной руководитель и, не дожидаясь, пока его многочисленная свита высадится из автомобилей, перепрыгивая через несколько ступенек, словно горный баран, устремился ко входу.
Еще через пять минут он сидел в своей губернаторской ложе и с ироничной улыбкой оглядывал притихших депутатов. Хоттабычу лишь оставалось объявить о начале утреннего заседания и упомянуть о присутствии столь почтенного гостя. И хотя неожиданный визит застал спикера врасплох, он тут же подавил в себе эмоции, постарался успокоиться и вести заседание в соответствии с повесткой дня. По регламенту они должны были рассмотреть до обеда один-единственный вопрос: «О льготном налогообложении средств массовой информации». И когда он уже включил микрофон, чтобы напомнить депутатам, о чем пойдет речь, из ложи раздался голос Егеря:
— Александр Серафимович, разрешите мне взять слово?
Ошеломленный таким натиском, Хоттабыч был вынужден отступить, и Егерь быстро прошел к трибуне. Без всяких вступлений он сразу взял быка за рога:
— До каких же пор, господа депутаты, мы будем откладывать вопрос о приватизации водообъектов? Администрацией области до мельчайших подробностей разработаны планы аукционных торгов, найдены желающие принять в них участие, наконец, утверждена схема реконструкции насосных станций, водоводов, строительства новых объектов жилищного, социального и культурного назначения для рабочих. А вы не только не удосужились рассмотреть закон, но даже не позаботились включить его в повестку дня! Я думаю, сегодня мы совместными усилиями закроем эту проблему. Примите вы закон или не примете — это вопрос второй. Но вынести его на рассмотрение мы обязаны. Иначе водники, они же ваши избиратели, нам этого не простят.
— А с какой стати мы должны отступать от регламента? — задал вопрос представитель христианско-либеральной фракции.
Егерь изобразил на лице хитроватую усмешку:
— Во-первых, из-за уважения к гостю, которым я являюсь. А во-вторых, чтобы во второй половине дня решить и ваши насущные депутатские проблемы. Ведь что получается? Служебные квартиры вы хотите приватизировать. На трамваях и автобусах вам ездить не с руки — требуете персональные машины. От телефонных переговоров и международных поездок, на которые выделяет деньги область, вы тоже отказываться не собираетесь. Без воды, света и кондиционеров сидеть в здании думы не желаете. А кто, извините, платить за все это будет? Рокфеллер? Никто не будет, пока вы не примете закон о приватизации. А примем соответствующее постановление, тогда кто-нибудь из отечественных или зарубежных Рокфеллеров купит объекты и исправно начнет платить областные налоги, часть которых будет выделяться на содержание думы. Что тут непонятного?
— Господа! — обернувшись к залу, воскликнул все тот же либерал. — Нас пытаются подкупить!
Но его возглас повис в тишине. Лишь на галерке, в конце зала, где располагались члены фракции экологов, послышался недовольный ропот. Егерь не обратил на отдельные реплики никакого внимания и повернулся к спикеру:
— Ну что, Александр Серафимович, я предлагаю вынести проект закона о приватизации на обсуждение. Народные избранники молчат, а молчание, как известно, знак согласия.
Хоттабыч опустил голову, посмотрел на лежащий перед ним листок с повесткой дня и напротив заголовка «О льготном налогообложении средств массовой информации» нарисовал карандашом знак вопроса. Но все же он не хотел полностью отдавать инициативу в руки губернатора, он не хотел, хотя и понимал, что силки и уловки, к которым прибег Егерь, были заранее продуманы и расставлены с большой точностью.
