Сама земля сотрясалась от её шагов. От каждого удара барабана. От каждого удара сердца.
Её волосы разметались, её пятки отбивали сумасшедший ритм, её руки словно превратились в двух змей, зачарованных мелодией.
В полном трансе она приближалась к креслу и метрах в пяти от него упала на колени.
К барабанам добавилась дудка, чарующие протяжные напевы вплелись в жёсткие властные удары. Мирослава распласталась по полу и медленно, оставаясь во власти музыки, продолжила свой путь – перекатываясь, извиваясь, вставая на колени, снова прижимаясь к полу, изгибаясь кошкой – пока не оказалась у дивана, у ног того, кого ждала и кто ждал её. Игорь протянул руку, и она вмиг оказалась рядом с ним. Поддерживая, его рука скользнула под красную ткань, сжала грудь. Мирослава принялась срывать с него пиджак и рубашку. Пусть она во власти наваждения, пусть это всё мираж, пока он не рассеялся, она будет в него верить. Верить – во что? Она уже не помнила. Не помнила себя и никого другого, кроме единственного мужчины рядом.
– Подожди, – прошептал Игорь и сжал её пальцы, которые вырывали с мясом пуговицы на рубашке. – Я должен убедиться, что за нами не следят.
Он провёл ладонью по её волосам, встал и направился в конец зала. Там, едва заметная, белела дверь, смутно что-то напоминая.
– Нет, нет, нет, – прошептала она. – Не ходи туда. Только не туда.
Она сползла с кровати, на заплетающихся ногах побрела следом.
За дверью, в длинном чёрном пальто и с сигарой в руке, её ждал Марат Петрович.
– Разве вам плохо живётся в моём городе? – спросил он.
А Мирослава вдруг поняла, что стоит полуголая перед посторонним мужчиной.
– Вы не одолжите мне пальто? – выдохнула она.
В ответ лишь дёрнулась серебристая борода.
Мирослава бросилась обратно в зал, а тот уже был битком набит странным существами – карликами и гигантами, с перекошенными лицами, напоминающими маски, и звериными масками, до ужаса похожими на лица.
– Хеллоу, ракеса
[9]! Станцуй для нас!
К ней тянулись десятки рук, со всех сторон её обступали потные тела. Мирослава изо всех сил пробивалась к выходу. Её же упорно толкали к стоящему в центре шесту. На ногах неизвестно откуда появились туфли на высоченном каблуке-шпильке. Взгляд упал на огромное зеркало на стене, и Мирослава узрела свой макияж – ярко-вишнёвая помада, длиннющие ресницы и тёмные тени, глаза на пол лица, сочные румяна на скулах, волосы залакированы. Она в жизни так не красилась и не причёсывалась. Серая лапа с изогнутыми когтями сунулась ей в декольте, запихнув туда скомканную купюру.
– Танцуй, ракеса, – прохрипело над ухом.
И тут же – новые настойчивые руки и лапы принялись совать купюры ей за пояс, в декольте, вплетать в волосы, накалывать на каблуки, зажимать в её ладонях.
– Танцуй для нас! – орали со всех сторон.
– Танцуй же, – раздался новый голос, тихий, но перекрывший все остальное.
И все затихли, расступились, дали слово хозяину. Он вышел в центр, дёрнул серебристой бородой.
– Ты понимаешь, где ты? Покоришь их, покоришь весь город. Все лягут у твоих ног. Ты избавишься от боли и никогда не исчезнешь. У тебя будет всё.
Она посмотрела в глаза хозяину, нащупала бумажки, заткнутые ей за пояс. Швырнула их на пол.
– Мне нужен только Игорь.
Он оскалился. И бросил ей пальто.
На этот раз ей хватило денег на проезд. Даже более того. В декольте и на каблуках осталось столько, что хватило бы на несколько трамваев! Она всё это сунула под нос кондуктору на глазах у удивлённых пассажиров – весьма упитанной семейной пары и тройки таких же круглых со всех боков детишек.
– Бери! Всё забирай! Купишь себе целое депо трамвайное, слышишь? Только отвези меня на этот раз, куда нужно. Можешь ты это или нет?
Кондуктор кивнул, сгрёб деньги и привычно удалился в начало вагона.
У нового вокзала обнаружился задний дворик усыпанный, несмотря на октябрь, снегом. Игорь сидел в центре двора и лепил снежную фигурку. Мирослава подошла и тоже принялась за работу. Ужасные туфли на каблуках сменились тёплыми сапожками, вместо дурацких красных повязок – новые джинсы цвета морской волны и тёплый бирюзовый свитер. И светлая зимняя куртка нараспашку. Кричащий макияж тоже исчез – она ощущала это кожей.
Она слепила кота. А Игорь – какое-то здание. Цилиндрической формы. С окнами. На крыше его тут же умостилась пара воробьёв. Игорь выпрямился, критически осмотрел своё творение.
– Я должен проверить, всё ли правильно, – сказал он. – Схожу, посмотрю.
И двинулся к белой двери в конце дворика.
– Нет! – Мирослава схватила его за руку, вцепилась в неё мёртвой хваткой. – Делай, что хочешь, только не ходи туда! Никогда не ходи туда!
Он взял её ладони в свои, покачал головой.
– Не бойся. Я найду тебя. Куда бы ни пошёл. И ты найдёшь меня. Только вспомни, о чём мы мечтали.
В следующую минуту он уже был у двери. Мирослава смотрела ему в спину, снежинки падали на её волосы, на ресницы, она сморгнула их, зная, что бежать вдогонку бесполезно, и прекрасно понимая, кого увидит за дверью.
В гневе она пнула вылепленного с любовью кота. И застыла в задумчивости перед скульптурой Игоря. «Вспомни, о чём мы мечтали»
В голове мелькали смутные образы, но ни во что конкретное пока не складывались.
Мирослава пошла к двери.
– Разве вам плохо живётся в моём городе? – устало спросил Марат Петрович, стоя по колено в снегу.
– Провалитесь вы, – ответила Мирослава. – И пальто я ваше потеряла.
Она вернулась из заснеженного двора в октябрьскую осень. Села в притарахтевший трамвай.
– Я хочу домой, – прошептала она кондуктору. – Я вам уже заплатила.
Кондуктор привычно кивнул.
* * *
Чух-чух-чух.
Роза Алимовна оголтело чухала потную шею.
Барышня-фотограф ушла. Ох и неприятная же особа!
Ходила тут, кривилася на всё. Такая чистенькая уся из себя, куды там. На лице – гадливость, будто в свинюшник попала.
Роза Алимовна вышла в столовую, огляделась по сторонам. Ну… того-ентого… не слишком чисто, что есть – то есть. Но это же не повод на живого человека смотреть, как на коровью лепёшку. На одном столе доедал остатки бисквитного пирожного одинокий воробей.
Роза Алимовна закрыла глаза, и в памяти мигом вспыхнул образ.
Ей повезло. Богатая соседка попросила помочь с уборкой в доме к какому-то ихнему семейному празднику. Заплатила – не поскупилася. Роза Алимовна тогда сходила в магазин купила самой лучшей сметаны, масла настоящего, а не маргарина и напекла дитям бисквитных пироженок. Таких, как сегодня, только размером поменьше. Помнится, тогда Серёжка взял несколько во двор, угостить друзей. Ну, чтобы не только его чужие мамаши угощали – так сказал. И тогда чуть ли не впервые в жизни ему не было стыдно за мать. Когда дети енти пироженки уплетали и удивлялися: «Неужели тётя Роза сама напекла?» Даже хулиган главный во дворе удивлялся и вторую пироженку себе отобрал.
