– Господи, хорошо, что ограничители стоят! – взвизгнула провинциалка и, осторожно приподняв сначала одну ногу, потом другую, осмотрела подошвы своих расшитых пайетками кроссовок.
– Мадам, да вы вокруг посмотрите! – закричал Арсений. – Это же мой город, мой! Я здесь родился и вырос! О высокомерный город, как же мне всегда хотелось тебя отыметь! И пусть сейчас это только иллюзия, пусть ты, великий и недоступный, снова посмеешься надо мной, но боже, какая это красота – схватить тебя хоть так, за лацкан твоего камзола.
Арсений был безусловно прав: небо вечернего города, нежно-акварельное на западе, а в самой глубине, вдали – точно холст и масло, местами поблескивавшее сусальным золотом, местами шелестевшее пурпурным бархатом и глазурное посредине, – это необъятное небо было похоже на сшитый ангелами императорский наряд.
От восторга у Варвары Сергеевны закружилась голова, и она уцепилась за Валерия Павловича.
– Варя, я же говорил, надо было оставить сумку внизу.
– Ты зануда!
– Возможно, но это безопасность.
– Сумку я никогда никому не оставлю, там вся моя жизнь: паспорт, кошелек, телефон, ключи.
Все, включая Самоварову, дружно загоготали и принялись жадно и счастливо упиваться красотой, раскинувшейся перед глазами.
У нее возникло минутное и непреодолимое желание сбросить сумку с крыши. Но Валерий Павлович, словно прочитав ее шальную мысль, выхватил сумку из ее руки:
– Так-то лучше будет. Доверь мне, хоть на десять минут, всю твою жизнь.
И снова дружный хохот.
– А теперь только вперед, господа!
Пот тек ручьями по спине Варвары Сергеевны, колено, отдавая тупой болью под ребра, дрожало и ходило ходуном, но она, старясь не отставать и ступать только на черное и ржавое, шла следом за Валерием Павловичем, изредка опираясь на его протянутую руку.
Группа остановилась на стыке двух крыш.
Позволив налюбоваться небом, город заговорил с ними всем своим многоголосьем.
Тут были и отчаянные аккорды дворовых гитар, и гулкие, величественные отголоски старинного органа, и пронзительные пассажи подъездно-кухонных гениев, и стоны нетерпеливых любовников, и предупреждающий перезвон колоколов, и переливы арфы, и настырные звонки велосипедов, и степенный грохот трамваев.
Варваре Сергеевне, никогда не знавшей нотной грамоты, вдруг захотелось написать песню.
Пока она, залипнув на месте и раздумывая над тем, как же это делается, вслушивалась в город, бутылка Арсения побежала по рукам, и даже важничавший парнишка-экскурсовод от нее не отказался.
– Валер, и я буду! Передай, пожалуйста.
– Ух ты, вот это событие! Давай, но только аккуратней. С простудой-то как, алкоголь?
– Говорю тебе, ты зануда! – отмахнулась Самоварова и, подначиваемая неутомимым Арсением, сделала внушительный глоток обжигающего напитка.
– Фотографироваться будете? Тогда советую пройти подальше, на третьей крыше есть возможность присесть, вон на те доски.
С самого начала вылазки на крышу Арсений затеял беседу с парнишкой-экскурсоводом, мешая тому полноценно делать свою работу. Он постоянно его перебивал, ловко вплетая в его заученную речь малоизвестные обычным людям домыслы и факты.
– Да ведь он, похоже, историк, – сказал Валерий Павлович, указав головой на балагура.
– Да… город – загадка. Обычная пьянь здесь осведомлена не хуже профессора, – отозвалась расфуфыренная провинциалка.
Арсений расслышал ее слова и в ответ лишь беззлобно усмехнулся.
Девчонки радостно визжали и, притянув к себе «немца», фотографировались.
– А он еще и женат, подлец, – констатировала Самоварова, подметив, что Арсений отнюдь не стремился попасть в общий кадр. – Валер, а пойдем к ним, попросим сделать снимок на память?
– Давай!
За пару метров до стыка с третьей крышей больная нога Самоваровой предательски подвернулась, и Варвара Сергеевна, поскользнувшись на блестящей заплатке, медленно заскользила вниз.
– Валера!
В какие-то секунды Валерий Павлович, обернувшись, оценил ситуацию и, смешно шваркая подошвами, слегка опередил Варвару Сергеевну и попытался остановить ее дальнейшее скольжение. Но тут Самоварова, повинуясь инстинкту самосохранения, внезапно сомкнула колени и присела, потянув за собой и Валерия Павловича. От неожиданности он потерял равновесие, и оба с жутким грохотом растянулись на крыше.
Экскурсовод и Арсений поспешили на помощь.
– Вы чего, пенсия?! Давайте-ка, не дурите здесь! Такими молодцами были… А вечер еще только начинается. Послушайте, господа, в мои планы ни «скорая», ни тем более морг не входят! – заголосил Арсений.
– Что, голова? Колено? – боясь пошевельнуться, Валерий Павлович едва обозначал слова губами.
Голова Самоваровой оказалась у него на груди.
– Тише…
– Варя, сейчас я что-нибудь придумаю, мы эвакуируем тебя отсюда.
– Тише… Я лежу и слушаю, как у меня под подбородком бьется твое сердце, – сказала Самоварова и громко добавила: – И еще я хочу написать песню.
Компания, стряхнув с себя минутный ужас, прыснула от смеха.
– Ну, пенсия, вы даете! Вы потрясающие! За вас! – завопил Арсений и, приложившись к бутылке, снова пустил ее по кругу.
На сей раз и хмурый бизнесмен, покончив на время с делами, хлебнул с такой жадностью, словно это была обычная вода. Крякнув, вытер губы ладонью, а затем грубовато, по-отцовски, толкнув в бок застывшего истуканом подростка, сунул ему в руки бутылку.
– Что тормозишь, сынок? Пей, пока не передумал!
Сказав это, он притянул к себе и сочно поцеловал в губы перепуганную жену, уже успевшую набрать телефон службы спасения.
Через полчаса, целые и невредимые, все спустились вниз.
47
– Я не понимаю, почему ты так со мной поступаешь! – Она уже не кричала, но в ее голосе было столько отчаянья, что каждое выплеснутое слово было похоже на маленькую задыхающуюся рыбку. – Именно сейчас, когда мне так тяжело, так невыносимо плохо, ты собираешься уехать…
По сжатым губам и ходящим желвакам Мигеля было видно, с каким трудом ему удается вести этот диалог.
– Почему ты не идешь к врачу? Мы неделю назад договаривались, и ты обещала…
– К какому, твою мать, врачу?! Я работаю, и у меня, если ты помнишь, семья!
– В том-то и дело, что семья… Галя, мне даже твои родные дают понять, что…
– С ними все в порядке! Сыты-обуты! И, в отличие от некоторых одноклеточных, моя дочь учится на отлично.
– Это твоя заслуга, Галя. – Сделав вид, что не расслышал оскорбления, Мигель притворно смягчил голос. – Ты много в нее вкладываешь, просто сейчас…
