– Я? – Джерри мягко рассмеялся. – Я здесь живу.
Кажется, Максим был растерян. Слишком устал, окончательно запутался. Загнал себя в ловушку. Не знал, что делать, и только крепче сжимал рукоять ножа.
– Ударишь меня?
– Если потребуется.
– И поступишь опрометчиво. Ведь ты хочешь получить то, что раньше лежало там? – Джерри указал на вскрытый тайник за спиной Максима. – Послушай, почему бы нам не выпить чаю, а потом ты решишь, стоит меня убивать или нет. Только для начала…
– Что?
– Вернём плиту.
Прошло не меньше минуты насупленного ожидания, прежде чем Максим опустил нож. Согласился вернуться к опрокинутой плите и держался исключительно за спиной Джерри. Боялся, что его обманут. Взглядом и движениями напоминал детёныша диких лесов. Слишком порывистый, слишком прямолинейный. Как и его отец.
Сдвинули плиту на место. Убедились, что она лежит ровно, и только после этого отправились назад, в тепло покинутой комнаты. Максим по-прежнему шёл сзади. Не выпускал ножа из рук. Джерри был уверен, что он им никогда не воспользуется. И не потому, что испугается, нет. Просто не сможет.
Бетонная дорожка приятно холодила стопы. Джерри любил гулять здесь по утрам в редкие дни без туристов и паломников. Пройдёт пара часов, и первые из них непременно появятся на вершине. К обеду, когда развеется туман, с пика откроется горная долина, и можно будет в тихом прекраснодушии любоваться озёрами, реками и крохотными селениями, разбросанными по округе.
Приблизившись к двери, Джерри предложил Максиму войти первым. Думал, ему лучше наедине переговорить с Аней, чтобы окончательно успокоиться. Максим качнул головой и вновь приподнял нож. Джерри улыбнулся в ответ. Покорно открыл дверь и сразу направился к своей заправленной постели, уселся на неё.
– Почему не предупредила? – шёпотом, едва различимо спросил Максим.
– Он знает твою маму, – растерянно ответила Аня. Саган-дайля пришлась кстати, Аня немножко взбодрилась. Жаль, что ей не удалось поспать подольше.
– Вы знаете маму?! – Удивление в голосе Максима смешалось с усилившейся подозрительностью.
– Я многое о ней слышал. – Джерри понимал, что им предстоит долгий разговор, поэтому достал нефритовые чётки и теперь, отвечая, перебирал их – старательно прокручивал каждую из двадцати пяти бусин. – Сергей рассказывал о Кате. Даже оставил её фотографию.
– Что… Зачем? Откуда вы знаете моего отца… Как вы узнали про тайник?
Слишком много вопросов. Слишком страстное нетерпение. А ведь главный ответ Максим уже получил, только не заметил его – он улетел на бумажке, выбитой из рук Джерри. Так случается. Ослеплённый жаждой что-то узнать, сметаешь всё на своём пути, в том числе само знание. Джерри рассмеялся. Ему нравились такие нелепости в человеческой судьбе. В них было что-то очаровательное.
– «Поймёт истинный паломник, когда поднимется к стопе бога». Сергей говорил мне об этой надписи. И это я сфотографировал его ноги. Хорошо получилось, правда? – Джерри опять рассмеялся. Затем, посерьёзнев, сказал: – Только Сергей ждал, что сюда приедет твоя мама.
– Что было в тайнике?
– Сумка. Она теперь у меня в Канди. Это в сотне километров от Далхуси. Сейчас не сезон, и придётся ехать с пересадкой в Хэттоне. Я…
– Что в сумке?
– Этого я не знаю.
– Где сейчас отец?
– Этого я тоже не знаю, прости.
Максим был раздосадован такими ответами. Беспокойно расхаживал возле кровати, на которой сидела Аня. Пить чай отказался. Нож не убирал. Выглядел истощённым. Ему следовало отдохнуть и не принимать поспешных решений. В любом случае мальчик, кажется, ожидал, что встретит здесь, на пике Адама, своего отца. Не мог смириться с горечью разочарования.
– Откуда вы знаете отца?
– Я был его преподавателем.
– Что?
Максим явно не поверил. А Джерри сказал чистую правду. Так уж получилось, что он с пятнадцати лет изучал тибетский язык при Иволгинском дацане в Бурятии, а в девяносто четвёртом, когда ему исполнилось семнадцать, отправился с мамой на посвящение Калачáкры, которое давал Его Святейшество Далай-лама, и тогда же поступил в Центральный институт высших тибетских знаний в городе Варанаси. Джерри не признался даже собственным родителям, что сделал это исключительно из страха попасть в армию, а сейчас тот страх и те сомнения казались до неуклюжего смешными.
Первые годы в институте прошли счастливо. Джерри надеялся стать магистром буддийской философии, с увлечением изучал историю, поэзию, языки, однако в итоге не закончил даже бакалавриат. Его увлекло течение жизни. Порой шелест, с которым вращается колесо сансары, слышится на удивление приятной песней, соблазняет даже самых искушённых учеников.
Джерри бросил институт. Родителям об этом не сообщил, даже не приехал их навестить. Это было трудное время. Он совершал поступки, которые потом преследовали его много лет, до сих пор изредка возвращались тёмными лицами и запахами в часы сновидений. Джерри отчасти пошёл тропой Сиддхартхи, описанного Германом Гессе. «Его плоть, подавленная в годы пламенного аскетизма, проснулась; он изведал богатство, изведал сладострастье». Разве что не было богатства, которое могло бы окончательно завлечь Джерри в глубину мирских радостей. Так что ему приходилось работать, и он давал частные уроки тибетского, санскрита – пожалуй, самого логичного и прекрасного из всех языков – и хинди. Именно так в девяносто девятом познакомился с Шустовым-старшим.
– Твой отец был способным учеником. Очень способным. Я прежде не видел, чтобы кто-то учился с такой одержимостью и с таким талантом.
Максим стал успокаиваться. Сел на кровать возле Ани и даже согласился принять от неё чашку свежего чая.
– Не скажу, что мы были друзьями. Я даже не уверен, что когда-то по-настоящему понимал Сергея. Но мы с ним о многом говорили.
– О чём?
– О многом, – уклончиво повторил Джерри. – И твой папа был хорошим спорщиком, уж поверь. А главное, он помог мне вернуться к нормальной жизни. Можно сказать, я стал монахом как раз благодаря Сергею.
Заметив удивление в глазах Максима, Джерри разразился громким хохотом. Это в самом деле было смешно. И это было правдой.
– С тех пор как я перебрался в Шри-Ланку, твой папа иногда приезжал ко мне в гости. Поднимался сюда, на вершину. Отдыхал здесь. Сумерничал и приводил свои мысли в порядок.
– Сумерничал?
– Да. Он сам так говорил. А иногда говорил, что наблюдает сандхью.
– Что это?
– Слово на санскрите, значение которого не исчерпывается простым переводом на русский – «сумерки». Сандхья, как писал Нарайан, – это «зыбкий час между заходом солнца и сумерками, между концом ночи и рассветом, время приглушённых голосов, неясных мыслей, тающих или возникающих силуэтов». Это время, когда вы с Аней пришли сюда. И мне кажется, вы не могли выбрать более удачного момента.
