– Чего уж не найдем? – возразил Севастьянов запальчиво, – у нас ребятки не хуже ваших, Платон Алексеич, питерских – слазить можно в колодец!
– Да там наверняка не один десяток таких ножей, – упорствовал Кошкин.
– Кто знает – может, повезет!
– Господа! Господа… – робко прервала я их спор. – Доказательства есть, уверяю вас. Вы можете сделать запрос на телеграф и получите дословный текст телеграммы, которую Дарья отправила Василию Максимовичу после того, как Григорий начал требовать у нее деньги. Ведь была такая телеграмма, Даша?
Та снова закивала, как будто только что вспомнив.
– И можно допросить кучера Никифора, который подтвердит, что в день приезда Василия Максимовича высадил его не в усадьбе, а в Масловке под предлогом, что тот хочет прогуляться пешком…
* * *
Вскоре следователи ушли, посчитав, что Васю нужно арестовать немедленно. Я же вместе с Дашей осталась в гостиной – нельзя было, чтобы она предупредила Василия Максимовича или вовсе сбежала. Даша не рыдала уже, но всхлипывала тихонько и то и дело надрывно вздыхала:
– Что будет?! Что теперь со мною будет… я ведь ни в чем не виновата, Лидия Гавриловна, вы скажите им!..
Она всячески настаивала, что смерти Лизавете не желала, и что вообще не знала ни о чем – мол, Вася заставил ее устроить спектакль, не сообщив даже, что барыня уже мертва. Потом вдруг сбивалась, путалась и пыталась доказать, что отговаривала Васю от убийства – то есть, фактически признала, что знала обо всем заранее. В общем, я не удивилась бы, узнав, что пока Эйвазов душил свою мачеху, девушка стояла рядом и наблюдала. А то и вовсе весь замысел принадлежал ей… Посему, мне было практически все равно, что станет с Дашей. Вот только ребенка ее жаль: как жить с осознанием, что твои родители – убийцы.
Хоть бы эта история получила как можно меньше огласки…
А потом я вдруг отчетливо услышала выстрел. Даша вскинула голову, ахнула и медленно произнесла:
– Они убили его…
Она не рыдала теперь, однако слезы сплошным потоком хлынули из ее глаз.
Я же тотчас бросилась из комнаты, выбежала в холл и – первым делом увидела Андрея, стоящего в проеме дверей в столовую спиною ко мне. В руке его был револьвер – еще даже немного дымившийся. Я не совладала с собой и вскрикнула, а он тотчас обернулся.
– Жаль, что мы не встретились в другой раз, Лиди… – Андрей криво улыбнулся, а у меня от той улыбки обмерло сердце.
Целую вечность, казалось, я смотрела на то, как Андрей подносит дымящееся дуло револьвера к своему виску. Я не шевелилась, не вскрикнула, не попыталась его остановить. Я, наверное, уже смирилась с неизбежным, когда руку Андрея с револьвером перехватил Ильицкий, вылетевший из столовой.
– Ты что?! Ты что!.. – кричал он, пытаясь отобрать оружие, а в глазах Евгения стоял неподдельный страх.
Мне же сделалось по-настоящему дурно. Я устояла на ногах, однако происходящее теперь воспринимала как-то отрывочно, будто во сне.
Андрей, выпустив из рук револьвер, скрежетал зубами от бессилия, упершись лбом в плечо Ильицкого, а тот, страшно взволнованный, что-то ему говорил. Пройдя мимо них в столовую, я сразу увидела Васю, лежащего на полу в разливающейся под ним луже крови. Глаза его смотрели в потолок, и совершенно точно, что он был мертв. Над ним рыдала Натали, пытаясь дозваться до уже мертвого брата. Я хотела было подойти к ней, протянула руку, но Натали неожиданно зло меня оттолкнула:
– Не подходи! Ты добилась своего, Лиди, добилась! Уходи, я не желаю видеть тебя, уходи!
И разрыдалась пуще прежнего, бросившись уже не к брату, а к Мише.
Эти ее слова я слышала отчетливее, чем увещевания всех остальных. Они долго еще звучали в моей голове. Меньше чем через час я покинула усадьбу.
Что касается Даши, то, воспользовавшись суетой в доме, она исчезла в тот день – больше никто из домочадцев ее не видел. Митенька же остался на попечении родственников, и можно было только надеяться, что судьба убережет его, не позволив никогда узнать правду о родителях.
* * *
Мне же нечего было больше делать в этом доме – право, я разрушила здесь все, что могла. Через полчаса я уложила свои вещи и спустилась во двор, где в коляске уже дожидался меня Платон Алексеевич. Однако дядюшка смотрел не на меня, а куда-то в сторону, поверх упоительно душистых кустов сирени.
– Что это там? – спросил он. – Никак горит что-то?
Я живо обернулась и действительно увидела столб черного дыма в лесу за парком. И тотчас поняла, что это горит изба Лизаветы. О причинах думать не хотелось.
– Платон Алексеевич, давайте поскорее уедем, прошу вас, – попросила я.
Коляска уже выезжала за ворота, когда я услышала окрик:
– Никифор! Стой!
Это был Ильицкий.
Кучер остановил ненадолго, и он догнал нас. Без приглашения забрался внутрь и уселся напротив нас с дядюшкой. Потом только спросил:
– Вы на вокзал? Дозвольте, я провожу, я ведь даже не поблагодарил вас… и вас, Лида.
– Не утруждайтесь, – резко ответила я, стараясь не смотреть на него.
– Что уж ты, Лиди, пускай молодой человек проводит. Не груби, – Платон Алексеевич глядел на меня строго, хотя именно в этот момент мне казалось, что глаза его улыбаются.
Впрочем, я готова была спорить, что Ильицкий не собирался покидать коляску вне зависимости от позволения дядюшки. Коляска тронулась.
– Натали так и не вышла вас проводить? – спросил Евгений зачем-то.
– Натали ненавидит меня.
– Она не умеет ненавидеть. Скоро она все поймет и простит вас, вот увидите.
Я почувствовала, что к горлу снова подступают слезы. Лучше бы он вовсе не поднимал эту тему! Не знаю, когда я смогу думать о Натали спокойно.
– Может быть, поймет, но не простит. Я бы не простила.
– К счастью, она – не вы.
Более мы не разговаривали. Платон Алексеевич пытался поддерживать беседу – до вокзала как-никак путь неблизкий – но Ильицкий отвечал ему сухо и невпопад, а я делала вид, что и не слушаю их, отвернувшись в сторону.
Однако признаюсь, что тогда в сердце моем с новой силой вспыхнула надежда. Он так бежал за коляской – зачем? Может быть, чтобы сказать те самые слова, которые я так хочу услышать?
Уже на перроне в Пскове, когда денщик Платона Алексеевича давно унес багаж, а большинство пассажиров устроилось на своих местах, мы все еще стояли втроем, и мужчины говорили о вещах неинтересных им обоим.
Когда раздался первый гудок, Платон Алексеевич демонстративно поглядел на часы и заметил:
– Что ж… нам, Лиди, пора бы идти.
– Да, вам пора, Платон Алексеевич, всего доброго! – В голосе Ильицкого чувствовалось нетерпение. Он и сам тотчас понял неуместность своего тона и поспешил добавить с совершенно фальшивой учтивостью: – еще раз от души благодарю вас за все, Платон Алексеевич.
