В дверь постучали. Дима едва управился с ключевым словом, но сказал, что сам откроет.
– Быстро она, – удивилась Аня.
В её голосе прозвучало недовольство. Кажется, Кристина Ане не очень-то нравилась.
Дима без трости, прихрамывая, вышел в крохотную прихожую. Надавил на холодную латунную ручку и потянул её на себя. Не успел открыть дверь до конца. С ужасом отстранился и едва не потерял равновесие. Ухватился за вешалку. Застыл в немом страхе. Это была не Кристина.
На пороге стоял Корноухов.
Глава двадцать третья. Последний фрагмент
«Зомби был отброшен в сторону, но не прекратил нападения». Когда Дима зачитал, а потом объяснил этот переделанный отрывок на семинаре по риторике, многие смеялись. Даже преподаватель улыбнулся, правда, всё равно поставил тройку. Дима заменил в оригинальном тексте лишь несколько слов. С таким же успехом мог вместо землеройки поставить какого-нибудь маньяка. И отрывок утратил бы свою комичность.
После исчезновения Погосяна и Абрамцева, после нападения на Шульгу и Кристину Дима часто размышлял о жестокости. Разве может какая-то цель её оправдать? Что бы там ни искал Скоробогатов, разве это стоило того, чтобы запугивать, мучить и убивать людей? В самом ли деле такая корыстная жестокость – непропорциональная конечной выгоде – отличает человека от других животных? Прав тот, кто сильнее? Если так, Дима был обречён всегда стоять на стороне проигравших.
Он был калекой и обузой. Не более того. А в мыслях о жестокости неизбежно приходил к переделанному отрывку из Лоренца и к его продолжению:
«Природа может быть очень жестокой. Не из жалости большинство крупных хищников убивает свою жертву быстро. Лев мгновенно приканчивает антилопу или буйвола лишь для того, чтобы самому не оказаться раненым. Те же причины заставляют питона и прочих крупных змей наиболее гуманным образом – в несколько мгновений – убивать хорошо вооружённых млекопитающих. Но там, где нет опасности, что жертва нанесёт повреждение убийце, не может быть и речи о какой-нибудь жалости. Ёж, полностью защищённый своей колючей бронёй от змеиных укусов, постоянно поедает пресмыкающихся начиная с хвоста или с середины туловища, и точно так же куторы обходятся со своей безобидной добычей».
– Поедает пресмыкающихся начиная с хвоста… – шептал себе Дима.
Страшная смерть. Но разве это жестокость? Разве землеройка, поедая лягушку живьём, делает это из желания помучить её? Нет. Она не обращает на жертву внимания. Для неё это – питательный кусок плоти, не более того. И не так важно, что жертва чувствует.
Быть может, так же и со Скоробогатовым? Он лишь идёт к своей цели. Не трогал бы никого, не заставлял бы страдать, если бы этого не понадобилось. Чужая боль для него – вынужденная необходимость? Почти как у Таноса, мечтавшего заполучить шесть камней бесконечности, – убить одну половину живых существ, чтобы дать другим возможность развиваться и процветать в мире, где всем хватит пространства и ресурсов.
Дима не знал ответов. Только чувствовал, что Скоробогатов в холодной последовательности своих действий ему по-своему интересен. Поэтому с таким вниманием искал в интернете всю доступную информацию о его личной жизни. Поэтому так хотел увидеть хоть одну фотографию самогó Скоробогатова – посмотреть на его лицо, увидеть его взгляд. И уж конечно, догадывался, что Скоробогатов никакой не калека, а если бы когда-нибудь и покалечился, то не по собственной глупости, как это случилось с Димой.
Но все размышления, толком не сформулированные выводы и зыбкие предчувствия разом отступили, когда Дима увидел Корноухова. Их сменил глубокий, всепоглощающий страх. Страх перед болью.
Несмотря на заверения Макса, Дима не считал, что Павел Владимирович работает на Скоробогатова. Думал, что всё это – череда каких-то нелепых совпадений. Но в эту секунду было не до сомнений. Дима почувствовал обжигающее прикосновение чужих рук на собственном лице – так били Кристину. Услышал глухой хруст своих суставов – так пытали Шульгу.
Смотрел на безучастное лицо Корноухова. Пятился. Глотал шершавые перья воздуха. Не мог надышаться. Отчаянно заставлял себя крикнуть. Предупредить остальных. Голос не слушался.
Крохотная прихожая стала бесконечным тоннелем, который никак не удавалось пройти. Дима хотел одного – скорее оказаться в комнате. Отчего-то испугался, что все давно сбежали; догадались, что Кристина не могла так быстро вернуться из магазина, и сразу выбрались через окно. Оставили его один на один с Корноуховым. Знали, что Дима всё равно не сбежит. Он бы со своей ногой в окно не полез.
В следующее мгновение Дима увидел спину Максима. Даже не заметил, как тот вышел вперёд и заслонил его.
В руках у Максима была металлическая скитала. Кажется, Максим что-то говорил.
Дима услышал голос Екатерины Васильевны. Она тоже была здесь. Стояла за Корноуховым, а теперь проскользнула мимо него и первой вошла в номер.
Страх оглушил, и Дима не мог понять, о чём они разговаривают. Слышал слова, узнавал, но всякий раз терял их значение.
Увидел, как Максим взял маму за руку. Пытался перетянуть её к себе. Хотел, как и Диму, спрятать у себя за спиной. Но Екатерина Васильевна не поддалась.
– Может, наконец объяснишь, что тут происходит? – издалека донёсся её недовольный голос, а следом вернулись и прочие звуки.
Дима сделал ещё несколько шагов назад. Упёрся ногами во что-то и почувствовал, что падает. Очередная неловкость. Чего ещё можно от него ожидать? Осталось только распластаться на полу и опять всех подвести.
К счастью, Дима уткнулся в стул. Рухнул на него, нелепо расставив руки. Так и застыл, лишь сейчас почувствовав боль в неудобно подвёрнутой ноге.
– Пусть лучше он объяснит это, – Максим достал из кармана обгоревший фрагмент письма – один из тех, что он спас из кострища, и протянул его маме.
– Что это?
– Спроси у своего мужа.
– Максим…
– Ну же! – Максим чуть приподнял скиталу.
Не лучшее оружие, и всё же он готов был пустить его в ход. Стоял твёрдо, расставив ноги. Только чуть подрагивали руки. От гнева и желания скорее высказать всё отчиму в лицо. Или от страха.
– Максим…
– Откуда он вообще тут взялся?! Ты должна была прийти одна.
– Паша встречал меня на вокзале. Я же не знала…
– Он всё сжёг! Пока ты была в Питере, он заметал следы.
– Какие следы…
– Обшарил твой стол. Забрал письма отца. Все материалы по Бергу. И забрал маску Ямараджи. Унёс в лес и там сжёг.
– Максим…
– Не веришь?!
– Верю. Потому что сама попросила Пашу сделать это.
– Что…
Корноухов по-прежнему стоял на пороге. Не вмешивался в разговор. Не пытался пройти вперёд. И следил за происходящим с какой-то неловкостью, растерянностью.
