— Как? Морошки? — возмущенно зашумела ель. — Если проголодался — ешь мох. Я прикажу сейчас же подать семь возов моха. Вот это будет настоящее королевское угощение!
— Благодарю вас, ваше величество, — ответил Кнут, — но я с большим удовольствием съел бы кадушку яблочного киселя и семь бочонков меда. — Киселя, говоришь? Да я из тебя самого сделаю кисель!.. Эй, мой верный орел! Хватай этого мальчишку! Неплохой получится обед для твоих птенцов! Кнут поднял голову — и только теперь заметил на верхушке ели огромного орла, кровожадно щелкавшего клювом. И хоть сам Кнут был бы не прочь пообедать, ничего хорошего в том, чтобы превратиться в обед для орлят, он не видел. Попробовал было спрыгнуть вниз, но не тут-то было — колючие еловые лапы цепко держали его. Тут Кнут совсем приуныл. И вдруг что-то, словно кузнечик, проскакало по его рукаву, прыгнуло на воротник и вскочило на подбородок.
Кнут скосил глаза: перед ним был крохотный эльф. Когда все эльфы на поляне плясали и прыгали вокруг него, малыш угодил в карман его куртки, да так и застрял там.
Теперь он с величайшим трудом выбрался оттуда, а заодно прихватил с собой волшебную дудочку, которая была раз в шесть больше его самого.
— Играй скорее! — сказал эльф, приставляя дудочку к губам Кнута. Кнут крепко сжал тростинку губами, дунул в нее, и она запела самую протяжную колыбельную, какая только есть на свете.
И тут же ель стала зевать, потягиваться всеми ветками и наконец, что-то недовольно бормоча о невежах, которые только и делают, что мешают ей вздремнуть после обеда, снова растянулась у края болотца…
Когда Кнут выкарабкался из-под ее густой хвои, весь лес храпел, как добрая сотня медведей. Даже у кровожадного орла глаза стали слипаться, и он, едва махая крыльями, полетел прочь.
Перебравшись через завалы деревьев, охваченных сном, Кнут вскоре вышел на проселочную дорогу. Отсюда до усадьбы господина Петермана было уже рукой подать.
Кнут прибавил шагу. Но как он ни спешил, а все равно к обеду опоздал — когда он вошел в дом, хозяин и его приятели уже сидели за столом и ели жареную утку. Утка, как видно, была вкусная, и гости без умолку, хвалили охотника, который ее подстрелил, и повара, который ее так хорошо зажарил.
— Добро пожаловать, Кнут-музыкант! — воскликнул господин Петерман, увидев Кнута. — Что же ты опоздал?
— Как же мне было не опоздать, — весело ответил Кнут, — если я сегодня уже побывал на четырех званых обедах и отведал каленого железа, замороженной ртути, комариной ножки с приправой из утренней росы и вдобавок получил десерт — семь возов лесного моха!
— Ого-го, не многовато ли?! — удивился господин Петерман. — Хорошо, что мы не стали тебя ждать. После таких лакомств ты, конечно, отказался бы от простецкой жареной утки! — И он подмигнул гостям, страшно довольный своей шуткой. — А чтобы тебе не было скучно смотреть, как мы едим — добавил господин Петерман, — сыграй нам на своей дудочке, Кнут! Ты ведь у нас музыкант!
— Пожалуйста! — сказал Кнут. — Раз уж вы сами просите, я сыграю.
Он вытащил дудочку, легонько дунул в нее — и полилась самая печальная на свете мелодия. Господин Петерман вдруг тяжело вздохнул. Глядя на него, стали вздыхать и гости, на глазах у многих выступили слезы, никто больше и думать не хотел о жареной утке.
А дудочка все пела и пела.
— Знаешь что, Кнут, — горестно всхлипывая, проговорил господин Петерман, — лучше уж садись с нами за стол! Что-то музыка у тебя… не очень веселая… — И, уткнувшись лицом в салфетку, он зарыдал во весь голос.
— Ну что ж, если вы настаиваете, я, так и быть, составлю вам компанию, — согласился Кнут.
Он спрятал дудочку в карман и присел к столу. Тем временем гости начали понемногу успокаиваться. Они вытерли слезы и, с опаской поглядывая на мальчика, снова придвинули к себе тарелки.
А Кнут как ни в чем не бывало принялся за суп, пирог и жареную утку.
Он был очень доволен, что проучил господина Петермана. Да и утка оказалась на славу. Но что ни говори, а дома, с бабушкой, обедать гораздо веселее! Поэтому вскоре Кнут поспешил домой, прихватив для бабушки обещанный кусочек сыру.
Возвращался он берегом моря, из-за этого ему пришлось пройти лишних две мили. И несмотря на это, дорога показалась Кнуту вдвое короче, чем через Киикальский лес.
Как кузнец Пааво паровоз подковал
де-то на краю земли жили-были два тролля. Где находится край земли, никто точно не знает, но если он и в самом деле существует, то, верно, у Берингова пролива — там, где Старый и Новый Свет глядят друг на друга. Мне там бывать не доводилось, но, говорят, отсюда это не близко.
Вот, значит, жили там два тролля, два братца, друг на друга совсем не похожие. Тот, которого звали Бирребур, поселился на мысе Осткап, где кончается Азия, а другой, по имени Бурре-бир, обитал на мысе Принца Уэльского — с него начинается Америка. Пролив там не слишком широкий, и один брат всегда мог услышать, как другой чихнет, чтобы вовремя крикнуть: «Будь здоров!»
Братья время от времени плавали друг к другу в гости верхом на китах, да так быстро, что только вода вокруг бурлила. Простора каждому из них хватало, ведь на каждого приходилось по целой части света, но на самом деле тролли только делали вид, что дружны, вечно завидовали друг другу и старались учинить какую-нибудь пакость. Каждый из них правил своими землями, сидя на высоченной горе — чтобы видеть, что творится в доме у соседа. Они поднимали бури и смерчи в проливе, чтобы засыпать глаза друг другу песком и галькой, а порой натравливали белых медведей на соседские стада. А надо вам знать, что вместо коров в их стадах были киты, вместо свиней — мамонты, а вместо овец — моржи!
В один прекрасный день устроили Бирребур и Бурребир вместе с троллями помельче пикник на острове Святого Лаврентия, что одиноко лежит в океане к югу от Берингова пролива. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простиралась сверкающая поверхность океана, а киты косяками играли в волнах, как уклейки в тихой заводи. Троллям такая тишь да гладь показалась скучной. Чем же развлечься в такую ясную погоду? Один из них фыркнул носом — и тут же завыл шторм, все вокруг заволок густой туман. Погода сделалась до того скверной, что все киты тут же завалились спать, опустившись на полмили в глубину; а троллям хоть бы что.
