— Ты за них переживаешь? — спросила Лиз.
— А ты нет?
— Я тоже переживаю. Мне всегда за всех страшно, — искренне проговорила Лиз. — Как кто уйдет в лес, я уже боюсь. Меня никогда в лес не затянешь, никакими сладостями.
— Знаю.
— А у тебя волосы длинные отросли, можно заплетать. Хочешь, я тебя постригу?
— Не надо, мать пострижет.
— Я так волнуюсь.
— А чего?
— Не знаю.
— Ну, тогда иди спать, — предложил Олег.
— Еще рано. И потом, так скучно, ты не представляешь, как скучно. У тебя все-таки дела есть, а я все должна с этой сумасшедшей Кристиной сидеть. Мне скучно, я к тебе пришла. И еще я переживаю за Дика. И за Марьяну с Казиком. Они сейчас в лесу, наверное. Или, может, они уже нашли ту экспедицию? А?
— Если бы нашли, сюда бы прилетели.
— А я думаю, что они только сегодня нашли. И их там ужином кормят. Как ты думаешь, они с Земли привезли всякие кушанья, да? Которых мы никогда не ели?
— Может быть. Вряд ли они на охоту ходят.
— А ты, когда на корабле был, что ел?
— Ты разве забыла, мы с собой привезли?
— Вы сгущенное молоко принесли, а его Линда спрятала, только детям, когда болеют, давала, а я почти не болела, одну ложку, может, съела.
— Ты неинтересно живешь. — Он гнал от себя соблазнительную мысль о том, что Марьяна уже в безопасности, что они просто не спешат возвращаться, ведь люди с Земли их допрашивают, все хотят знать.
— А что здесь может быть интересного? — удивилась Лиз. — Ты ведь знаешь, как я скучаю, а совсем со мной не занимаешься.
— Мне с тобой не очень интересно.
— А с ней?
— С ней интересно.
— Мы какой-то детский разговор ведем, — произнесла Лиз.
Она перешла со скамьи на кровать, присела.
— Здесь мягче, — сказала она.
— Почему детский?
— Потому что мы должны думать о будущем. А ты не умеешь. Наверное, оттого, что я старше.
— Ты почти не старше.
— Ты не понимаешь, Олежка, ты еще совсем мальчишка. Бегаешь по лесу, строишь воздушные шарики. Ты ведь уже вырос, а допускаешь, чтобы с тобой обращались как с мальчиком.
— Ты что-нибудь знаешь?
— Я ничего не знаю, но я все чувствую.
— Это твое дело. — Олегу вдруг стало неловко, что она с ним говорит о таких вещах. — Меня это не касается.
— Жаль. — Лиз замолчала.
Они молчали долго. Олег делал вид, что читает, но, конечно, не читал. Оттого, что Лиз сидела, подобрав под себя ноги, на его постели, в комнате все изменилось, и могло что-то случиться, хотя он понимал, что ничего не должно случиться.
— Иди садись сюда, чего я тебе через всю комнату кричу.
— Мне слышно, — ответил Олег. — Комната маленькая. А то еще мать придет.
— Ну и что?
— Ничего, она удивится.
— Ей уже можно не удивляться. Я бы на ее месте удивлялась, что ты до сих пор младенец.
Они снова замолчали. Олег сидел за столом. Ему хотелось, чтобы Лиз поскорее ушла, но Лиз не собиралась уходить.
Наконец Олег проговорил:
— Тебе пора спать.
— Знаю, — ответила Лиз. — Ты хочешь, чтобы я ушла. Почему? Ты боишься меня?
— Я никого не боюсь.
— Тогда иди сюда, я замерзла. Мать твоя не скоро придет. Они с Линдой до полуночи будут сидеть — я заходила. Линда плачет, а мать ее утешает. А Старый тоже не придет, они с Вайткусом в шахматы играют. Я все про всех знаю.
— Мне надо уходить.
— Тебе? Ночью?
Олег не ответил.
— А, я знаю. Господи, что ж я сразу не догадалась! Наш отважный мальчик убегает в лес искать своих несчастных друзей, которые пьют чай и совсем о нем забыли. Я права?
— Помолчи.
— Почему я должна молчать? Я не хочу, чтобы ты уходил в лес. Ты там обязательно погибнешь, а мне без тебя будет плохо. Честное слово… — И вдруг Лиз заплакала, тихо, но глубоко и печально. — Я никому не нужна, — повторяла она шепотом. — И ты тоже хочешь от меня отделаться…
Она съежилась на койке, свернулась в клубок, и ее плечи вздрагивали.
Олегу стало ее жалко. Он подошел к кровати, остановился, протянул руку и погладил Лиз по плечу.
— Ну, не надо. Все к тебе хорошо относятся.
— Мне всех не надо, — сказала Лиз, всхлипывая. — Мне надо только тебя. Ты этого не понимаешь, ты никогда не испытывал настоящей любви и никогда не знал, что это значит, когда ты не нужен.
Она протянула руку и мягко привлекла Олега к себе. Он подчинился — не вырываться же.
Лиз была горячей, как будто у нее была лихорадка и высокая температура. Она сразу обняла Олега и начала гладить и прижимать к себе, но не сильно, а очень нежно. Она была такой беззащитной и нежной, что Олегу было приятно гладить ее по голове и по плечам, и он утешал ее и говорил, что не надо расстраиваться, все еще будет хорошо, и мы полетим на Землю, мы обязательно полетим, и все будет хорошо, вот только страшно, как там ребята, потому что если шар упал, то они могут потеряться в лесу. А Лиз говорила, что она все понимает и понимает, как Олежка все чувствует, потому что он храбрый, и очень добрый, и заботится о других. Она говорила, что это очень правильно — пойти сейчас в лес, только она ни за что не отпустит Олега одного, она пойдет с ним вместе, она будет его защищать, ведь правда в лесу лучше вдвоем, она раньше никогда в лес не ходила, потому что страшно боялась, но с Олежкой ей ничего не страшно, она будет с ним всегда, как сейчас, вот так, в его сильных объятиях. И она как-то незаметно устроилась в его объятиях, вписывалась в его руки и прижималась всем телом. Было почти совсем темно — светильник освещал только стол, и не было видно мешка под столом, и не было видно лица Лиз, только чуть поблескивали ее глаза и волосы…
— Иди ко мне, — шептала горячо Лиз, — иди ко мне, мой милый, мы будем с тобой вместе, всегда вместе, я с тобой пойду куда хочешь, хоть в лес, хоть на край света, ты мне, пожалуйста, верь, потому что я тебя люблю, ты поцелуй меня, вот так, и еще, пожалуйста, я прошу тебя, нет, не отворачивайся, я тоже хочу тебя целовать…
И уже Олег не понимал, где он, потому что ничего не было, кроме горячей Лиз — она была со всех сторон, и это было сладостно и щекотно…
Дверь заскрипела так, словно пилой провели по железу, — жутко громко. Шаги матери сразу зазвучали рядом.
Олег вырвался из рук Лиз, а может, с трудом оторвал от нее собственные пальцы и вскочил.
А Лиз села на кровати и прижала руки к груди. Олег не столько увидел это в густой полутьме, сколько почувствовал. И увидел все глазами матери.
