Шакал показался сверху, справа, он смотрел спокойно, будто Казик его не интересовал, будто он просто из любопытства выглянул из кустов и даже удивился: кто это шумит в лощинке?
Но Казик знал, что теперь шакал не успокоится — он или погибнет, или убьет Казика.
Хорошо бы шакал был один.
…Второй шакал поджидал Казика на пути. Как только он выбежал из лощины на плоское место, шакал уже ждал там, присев на задние лапы, — белая шерсть дыбом, черная пасть нараспашку. Словно улыбается.
— С дороги! — крикнул Казик.
Он знал, что шакалов не испугаешь, но так самому было менее страшно.
Казик кинулся на шакала, преградившего ему путь, но тот не шелохнулся, равнодушно поджидая сумасшедшую добычу, которая сама несется в глотку. Ростом он был выше Казика, а когда поднимался на задние лапы, то вдвое выше.
В последний момент, перед самым носом шакала, Казик вильнул в сторону и успел проскочить в нескольких сантиметрах от рванувшейся к нему оскаленной морды.
Казик перепрыгнул через живой корень и побежал дальше. Сзади стучали когти — шакал бежал по следу, и бежал, конечно, быстрее Казика. И как назло, вокруг только сосны с мягкими прямыми стволами — не влезешь, чтобы отсидеться. Впрочем, от шакала трудно отсидеться. Он может ждать целые сутки.
Казик на бегу обернулся, и ему стало обидно от невезения: шакалов уже было трое. Он стал забирать правее, к берегу озера, — может, удастся уйти в воду. Казик не знал, умеют ли шакалы плавать, но все же надеялся: а вдруг нет? Ведь до станции бежать еще километр или два — обязательно догонят.
Впереди высился крутой холм. Казик из последних сил бросился к камням и вскарабкался наверх. Шакалы, все трое, окружили это убежище.
Казик дышал глубоко и часто — он ослаб за последние дни. Может, будь это около поселка, он смог бы убежать, но сейчас не убежишь…
Первый из шакалов начал подниматься наверх, отшвыривая когтями камни. Он поднимался медленно и спокойно. Шакалы все делают медленно и спокойно.
Когда шакалья морда была уже у ног Казика, тот ударил его ножом в горло. Горло — самое слабое место у шакала. Нож наткнулся на кость. Шакал отпрянул, будто не ожидал удара, но тут же полез вновь. Казик успел нанести еще один удар, удачный, прежде чем ему пришлось спрыгнуть с холма и бежать снова, потому что остальные шакалы тоже полезли на холм.
Теперь у Казика было только два врага. А он был цел, ни царапины.
Казик продолжал бежать вперед, и шакалы вновь настигли его у большого мягкого голубого дерева. Он прыгнул на ствол, но поскользнулся, потому что его дернула за руку жгучая хищная лиана.
И в это мгновение зубы первого шакала рванули кожу на плече. Было очень больно.
Казик обернулся и начал бить шакала ножом, прячась за ствол, который изгибался, пытаясь посторониться, и шакалу удалось еще раз укусить Казика. Казик понял, хотя от боли и отчаяния он соображал плохо, что ему не устоять, надо бежать, надо спасаться.
И он побежал, виляя между стволами…
И вдруг выбежал на поляну.
На поляне спокойно, уверенно и гордо стояли настоящие земные купола — блестящие, серебряные и непобедимые.
* * *
Прошло около часа с неудачной вылазки в лес, а Клавдия все не могла успокоиться. Почему-то начала протирать приборы, потом включила стиральную машину и сложила в нее постельное белье. Ей не хотелось, чтобы возвращались Павлыш с Салли, словно она еще не была готова их увидеть. Потом она убедила себя, что проголодалась, открыла экспресс-обед, но есть не стала, а спустила его в мусорокамеру.
Она старалась не смотреть в окна, но они, как назло, встречались на каждом шагу, и лес, враждебный и хитрый, подглядывал за каждым ее движением.
Начало знобить. Клавдия не знала, что это — первый признак укуса снежной блохи, но инстинктивно чувствовала, что с ней творится неладное и это неладное связано с выходом в лес.
Все собирался пойти дождь, стемнело не ко времени, темные тучи нависли над станцией. Ее пораженному болезнью воображению казалось, что деревья шевелятся и собираются все ближе и ближе к дому, чтобы ворваться внутрь.
И когда из леса выскочила окровавленная обезьяна и бросилась к куполу, ведя за собой страшных белых взъерошенных чудовищ — именно такими она увидела Казика и шакалов, — она восприняла это как попытку леса напасть на нее.
Клавдия тут же распахнула шкаф, выхватила анбласт, и все это заняло секунду — она действовала по инструкции, предусматривавшей оборону станции от нападения диких зверей. Делала она все это быстро, механически, преодолевая страх и отвращение.
Звери, напавшие на станцию, сплелись в клубок, и она даже с некоторым облегчением поняла, что у них свои дела: они выясняют свои отношения — это продолжение извечной борьбы за существование, в которой обезьяне придется погибнуть…
Так как свет внутри станции был включен, детали яростного сражения у станции Клавдия не могла разглядеть. Она подумала, что надо включить камеры, и, может, включила бы их, но дурнота и озноб все более овладевали ею, и она не могла бы сказать, почудилось ей или в самом деле в какой-то момент она увидела большие, отчаянные, разумные глаза обезьяны, которая прижалась к стеклу окна. Темная, исцарапанная, окровавленная морда отчаянно двигала губами, словно призывая на помощь.
Устрашась этого зрелища, устрашась морды белого зверя, возникшей рядом с мордой обезьяны — все это заняло доли секунды, — Клавдия подняла анбласт, чтобы выстрелить, защищаясь, в этих чудовищ, но ее остановило сознание, что выстрелом она нарушит герметичность купола и впустит в него инопланетную микрофауну. Обезьяноподобное существо увидело движение Клавдии и метнулось в сторону.
Клавдии показалось, что в лапе у него нож или, может, это был длинный коготь. Существо упало, звери накинулись на него. Зрелище было отвратительным, кровавым, типичным для этой планеты, и Клавдия не хотела смотреть, но смотрела, как в предгрозовой мгле, при свете молний это существо — такое впечатление, что у него не шерсть, а клочья меховой одежды, — ну и шутки играет с ней воображение! — умудрилось вырваться из когтей белых зверей и побежало, падая и поднимаясь вновь, огрызаясь из предсмертных сил, вниз, к озеру…
* * *
Скатываясь по склону к озеру и теряя последние силы, Казик все видел перед собой испуганные глаза земной женщины, прекрасной, чистой, окруженной сверканием земных, совершенных вещей, которая целилась в него из бластера, хотя этого не могло быть никогда, и руки его, сквозь всеобщую боль, болели от отчаянной силы, с которой он колотил кулаком в окно этого прекрасного дома…
А шакалы, терзая и словно играя, гнали добычу к серой воде озера…
* * *
В корабле Салли старалась не отходить от Павлыша.
Он был мрачен, почти не разговаривал, даже лицо осунулось.
