Снова такси, но тут вспоминается, что бумажник забыт дома, я располагаю какими-то копейками, и потому ничего не остается, как тащиться на остановку автобуса. Игорь — сволочь. Маринка — стерва. Я — идиот.
Марина Осипова
Вернулся муж с огромным чемоданом.
Радость встречи, изучение заграничного содержимого чемодана, восторг перед обновками, во взаимоотношениях — согласие и уступчивость, ночь — как брачная, короче — разлуки имеют большое и полезное значение, они — спасательный круг в штилях и штормах топящего нас семейного быта.
Неделю жили как молодожены. Затем — началось!
Пришел со спектакля. Побродил по квартире, поиграл желваками, высказался относительно пыли на серванте и на телевизоре.
— Яблочки вот, — угодничала я, стараясь не нарываться. — Весь день по магазинам…
Брезгливо взял яблоко. Надкусил, перекосился и хамски бросил на скатерть:
— Тьфу, деревянные какие-то…
Заставляю себя оставаться терпимой и благожелательной. Дергаю плечом, беру яблоко за хвостик, несу в кухню.
— Ужинать будешь? — вопрошаю бесстрастно. — Что приготовить?
— То же, что и своим любовникам… Володе этому…
— Что-что? — присаживаюсь в кресло, морща лоб в недоуменной сосредоточенности.
— Ты передо мной не играй… в невинность помыслов и восприятий! — подскакивает он. — Такие доказательства, что…
Страх. Панический. Но мысли отстраненно-ясны… Откуда? Режиссер…
— Постой, — говорю хладнокровно. — Откуда информация, знаю. Знай и ты. Режиссер этот лип ко мне, как оса к арбузу. И чтобы избежать этого лиха, пришлось…
— Пришлось! — подтверждается саркастически.
— Да надоели они все… — произношу с непринужденной досадой. — У одного не выгорело, решил выместить неудачу, приписав все другому. А другой тоже хорош. Измучил. Преследование какое-то. Еле отшила. Ну неужели ты не знаешь эту публику? — продолжаю с обреченной укоризной. — Злобные, завистливые пауки с патологической страстью к интригам и сплетням. И неужели думаешь, что я настолько не уважаю себя и тебя… Я же женщина! — уже кричу со слезами. — Ты усвистел в свою заграницу, а мне — крутись! Отбивайся. А потом выслушивай от тебя… Конечно, попробуй тут поверить! Наставила рога и ломает оскорбленную добродетель! — Меня трясет от обиды.
Давно заметила, что лучший способ разубедить кого-либо в сомнениях относительно себя, если нет реальных аргументов, — высказать эти сомнения самой.
— Значит, ничего не было? — презрительно говорит он. — А как же…
— Да послушай ты! — отмахиваюсь яростно и рассказываю, как избегала ухаживаний режиссера, строя глазки дурачку сценаристу, возомнившему, в свою очередь, черт знает что и тоже в итоге схлопотавшему плюху.
Муж впадает в безысходное, молчаливое неверие, но истинное неверие сломано. Спать ложимся, теснясь к разным краям кровати, разобиженные, но в душе примиренные.
А разве я лгала ему? Ну… если самую малость. Ведь то, что было, — бредовый сон, я сама осудила себя и… неужели этого мало? Неужели нет прощения?
Ладно. Утро вечера… Утром останется лишь тень обиды. Поверит! Я поверила, и он поверит. Интересно, кстати, как он там… гастролировал.
— Интересно, кстати, как ты там… — говорю сердито. — Еще неизвестно, к кому надо предъявлять претензии в плане супружеской верности!
— Да уж! — доносится сонно и сдавленно.
А в самом деле… Он-то как? Ну да если и было у него что, тогда квиты. Но не было, наверное… Спать!
Игорь Егоров
Проснулся среди ночи, задыхаясь, в поту, изнемогая от кошмарного сна, отступив оставившего ошеломленность чувств и вязко застрявший в глотке комок ужаса, хрипом рвущийся наружу. Сел, отдышался, растер грудь, унимая испуганно колотившее в ребра сердце.
В новой моей квартире стояла гулкая, необжитая тишина, пахло свежими обоями и олифой. Поправив одеяло, сползшее с плеча Ирины, натянул на голое тело свитер, прошел на кухню. Уселся в полумраке серенького рассвета, блекло высветлившего такой же серенький пластик новенького, вчера приобретенного кухонного гарнитура. Сидел, тяжело соображая нудно звеневшей головой: как быть? Как избавиться от вгрызшейся в меня клещом мании преследования, когда за каждым звонком в дверь чудится милиция, обыск и сразу всплывает в памяти «Волга» с фальшивым номером кузова, увесистый пакет с долларами и рублями, бестолково перекладываемый из гаража в подкладку старой шубы, из подкладки — в угол под ванной… Родители, анализируя мое процветание, все настойчивее пророчествовали об обязательном возмездии закона, Ирина тоже подозревала нечистое и, хотя помалкивала, безропотная душа, про себя огорчалась ежеминутно. А я был захвачен инерцией. Но сейчас, сгорбленно сидя на кухне, думал, что пора кончать с нервным образом жизни, источившим все мои силы. А ведь как я мечтал и об этих деньгах, и о престижной машине, и о всякого рода барахле… Да, с мечтами надо поосторожнее, иногда они сбываются. Составился план: переход в КБ, регистрация с Ирочкой и разговор с Михаилом — дескать, завязываем напрочь.
Утром на работу не пошел: все равно увольняться. Разогрел оставленный женушкой завтрак, затем отыскал в барахле медную коробку, переложил в нее финансы, оставив сто долларов на «Березку» и тысячу рубликов на проблемы текущего бытия, запаял крышку тщательнейшим образом и покатил за город, в лес.
Пронеслись в оконце новостройки окраины, зона отдыха с мутным озерцом и деревянными, крашенными под мухоморы грибками, зарябило мелколесье, проплыли увязающие в придорожной топи замшелые болотные сосенки, пригорок с картофельным полем, далекая деревенька, забытый Богом трактор — один из тех, что нередко встречаются на обочинах российско-советских дорог…
Притормозил. Места были знакомые, до армии не раз приезжал сюда развеяться — на лоне, так сказать. Вышел на лужок, узрев привычный ориентир прошлых пикников — здоровенный дуплистый дуб с узловато струящимися к земле жилами вековой коры. Постоял, глубоко, как и любой горожанин, дыша воздухом, настоянным на хвое, травах и мхах. Сентябрь. Редкие листики на оголенных осинах, трепещущие в прощально-теплой синеве неба, обреченная тишина осеннего леса. Надо же, скоро зима. А как лето прошмыгнуло, и не заметил в подвале конторы и в яме гаража. А может… уехать куда-нибудь и жить в глуши, в лесу? Без затей, без сутолоки… Нет. Я дитя большого города. И во мне вирусы этого города. Выделяют вирусы токсины, отравляют меня, привыкшего к такому хроническому отравлению, и стоит ли излечиваться от своей болезни, когда столько антител накопилось? Это те, кто из леса в город попадает, бегут обратно больные, оглушенные, подавленные, не приемлющие нашей привычной хвори, а мы без нее не можем, как курильщики без табака.
Я расчехлил пехотную лопатку, подцепил пласт дерна, сунул под него коробку. Потоптался, затрамбовывая почву и пугливо оглядываясь… Ну-с, часть грехов захоронили. Может, и «Волгу» на четвертой передаче в болото спровадить? Жалко…
