— Х-хэ, — отозвался Лукьянов, искоса взирая на него Таков был стиль их разговоров: несколько фраз, непосредственно касающихся работы, два-три праздных вопроса Лукьянова и, соответственно, два-три ответа Сергея, постоянно неопределенных и сухих. Лукьянова он сторонился, недолюбливал и инстинктивно опасался, хотя почему это так, ответить себе не мог. Впрочем, достаточно было того, что подобным образом к Лукьянову относился Прошин.
— Вы очень плохо выглядите, — заметил Федор Константинович. — Заболели? Может, домой поедете? А я уж тут один, а? Попросили бы Лешу, он бы отвез…
— Х-хэ, — отозвался Сергей, вялой рукой листая бумаги.
— А что? — Лукьянов снял халат. — Он человек сострадательный, не откажет.
Голос Лукьянова туго стучал в голове; червяк, как ошпаренный, свивался в кольца, кусал, тянул на себя что-то изболевшее, кровоточащее. Глинский вздохнул. Во вздохе его была ненависть. Ему хотелось закричать, чтобы непрошеный собеседник умолк или катился ко всем чертям, но кричать было нелепо… Качнувшись, он шагнул к раковине, подставил висок под перекрученную струйку воды. Заныла опаленная холодом кожа; вытянулся в струнку червяк, пронзенный морозной иглой, медленно вползавшей в мозг. Глинский, сопя, терпел эту пытку, потом не выдержал, отпрянул, вздрогнув от студеных капель, скользнувших по шее…
— Оу! — донесся возглас Лукьянова. — А вы перетруждаетесь… Это вам зачем? Диаграммы… — Он с любопытством разглядывал графики, разложенные у Сергея на столе.
— Немедленно положите все на место, — тот приближался к нему, вытирая на ходу руки похрустывающим вафельным полотенцем. — Слышите?
— Господи, — засуетился Лукьянов. — Пожалуйста-пожалуйста… Я ничего и не трогал… Так, из любопытства. Если диссертация, что особенного? Я сам с удовольствием помогу…
— Какая еще диссертация! — Сергей раздраженно запихивал бумаги в стол. — Мне только ее не хватало! — Он перевел дух и со стоном коснулся рукой виска.
— Голова, — участливо сказал Федор Константинович. — Продуло? Или…
— Или! — огрызнулся Глинский, сверкнув мутным от страданий глазом.
— Вот что, — сказал Лукьянов. — Сядьте-ка смирно и закройте глаза.
И в тот же момент Сергей почувствовал на виске, на затылке сильные, мягкие пальцы. Червяк насторожился. Пальцы неспешно двинулись вдоль головы. Движения их были бережны, приятны, и от этих вкрадчивых прикосновений Глинский пошел мурашками.
Он не знал, сколько продолжался массаж, впав в какую-то сонную истому, но вскоре отстраненно уяснил: боль пропала. В виске, правда, чуточку покалывало, но проклятый червяк исчез без следа, оставив после себя холодную, сосущую пустоту.
— Вы… — начал Глинский изумленно.
— Медицина Востока. — Лукьянов сложил ладони и ткнулся в них носом. — А вообще, — заговорил он поучающе, — советую меньше пить. И не курите. Большая гарантия против мигрени и всего такого. Вот бросьте сразу, наотмашь, и все изменится. Мир другим покажется. Ей-богу. И к дьяволу всю эту гадость. Вы живите, а не проживайте. — Он достал из потертого портфеля банку сока, сверток с бутербродами и развернул промасленную бумагу. — Тащите стаканы, и начнем трапезу. Она скудна, но все лучше, чем в нашей столовке. Вообще процесс еды после посещений предприятий общепита олицетворяет в моем сознании проявление низших начал. Так сказал ваш друг Прошин, и фразу его я взял на вооружение.
— Друг! — желчно усмехнулся Глинский.
— А разве нет? — удивился Лукьянов, тут же прибавив: — Хотя, знаете, в самом деле нет. Даже ни в коем случае нет!
— А если конкретно? — спросил Глинский.
— Если конкретно, он оказывает на вас вредное влияние. Вы копируете его, хотя имеете шанс стать самим собой. В данное время вы на что-то способны, понимаете? А он — нет. У вас есть наука, Наташа… У него — ни черта. Я, кстати, не зря распространяюсь?
— Это интересно, — сказал Глинский холодно.
— Да? Ну тогда берите бутерброд и слушайте. Я привык думать о вас как об ограниченно запрограммированной машине с клеймом: сделано Лешей Прошиным по подобию Леши Прошина. Собственно, я уже говорил: копия… Очарования подлинника никакого. Одни внешние приметы. Что же касается внутреннего механизма…
— Человек — не механизм… — Глинский поворачивал голову из стороны в сторону. Лицо его было озабоченно-удивленным. Он до сих пор не мог постичь чуда исцеления.
— Ну, биомеханизм, — сказал Лукьянов. — Полистайте медицинские книжки вместо всякой беллетристики и узнаете правду вещей.
— После медицинских книжек, — теперь Глинский занялся разглядыванием перстня, — мне хочется помыть руки с антисептическим мылом и утешиться беллетристикой.
— Лишнее доказательство того, что вы из любящих самообманываться, — усердно жуя, заключил Лукьянов. — Да, но так позвольте насчет вашего внутреннего механизма… Стилем, что жаждет душа… Ага? Итак, ваш внутренний механизм служит для коррекции и введения в программу поведения острот, тона, манер и всего прочего из арсенала нашего замечательного шефа. Замечательного в смысле загадочности и вероятной сложности его внутреннего механизма. Что им там движет — не знаю, хоть убей. Да и вы — вроде приятель его, а тоже наверняка не в курсе… Хотя что значит приятель? Он в такой же дружбе со своим автомобилем: больше холишь, легче ездишь. Там подкрасил, тут шестереночку заменил; тормозишки проверил, чтоб не подкачали… А то надо на тормоз нажать, а вместо тормоза — шиш. В результате — авария. А? Плету чушь!
— Ну, я, в общем-то, понял, — сказал Глинский.
— Значит, в вас неплохо работает декодер шифрованных сигналов. Переходя же к сравнениям оскорбительным и далеким от техники, вы — лакей. Имеющий доступ к нижнему белью, но не более того. И последнее: в вашем внутреннем механизме, по моим соображениям, что-то значительным образом разладилось. Он начал самоусовершенствоваться.
— Сейчас у меня снова разболится голова, — отозвался Глинский.
— А мы вылечим. Ну-с, так я прав?
— Допустим. — Глинский взглянул на перстень и потер его о колено.
— Вот! — поднял палец Лукьянов. — Очень важное допущение. Потому продолжаю. Как вы считаете, может ли Леша просто так бросить машину, столь много и безотказно служившую и вдруг поломавшуюся, взбунтовавшуюся, наконец?
— Слушайте, — сказал Сергей раздраженно. — Давайте без этих… Машину, аппарат…
На смеющиеся глаза Лукьянова будто набежали два облачка.
— Давайте. Вы, как я уже говорил, занялись наукой. У вас сложились определенные отношения с Наташей. Все это может получить позитивное, скажем, развитие. Но задарма Леша вас от себя не отпустит. А если вы не найдете в себе сил оторваться от поля его тяготения, это… конец. Ну и все. Помощь я вам свою не навязываю и к разговору подобному возвращаться более не намерен. Как ваше анализирующее устройство сработает, так и будет. Пардон…
— Но есть вопрос, — сказал Глинский задумчиво. — Даже два. Первый: вы ведь сами тоже не против того, чтобы стать начальником лаборатории?
