Сверкающий пластиком и зеркалами лифт мягко подскочил до седьмого этажа и равнодушно, словно зевнув, раскрыл пасть дверей. Шофер двинулся по пустому коридору, устланному серым паласом. Покой коридора хранили многочисленные плевательницы на длинных паучьих ногах. Внезапно провожатый исчез, и если бы не мягкий ветерок от незаметной в стене двери-вертушки, Прошин еще долго бы удивлялся таинственной пропаже гида, разыскивая его среди унылых плевательниц. Дверь-вертушка выкинула его в просторное помещение. Дальнейшие события чередовались с быстротой молниеносной. Секретарша. Аляповатый брючный костюм, рыжие кудри. Ослепительная улыбка. Куртка уже на вешалке. Еще улыбка, «pass on please»
[6] — и он в кабинете шефа. Обстановка кабинета резала глаз своей суперсовременностью. Стены, обшитые белеными плитками прессованных опилок, в каждой плитке — три ряда дырок; такой же, как стены, потолок с концентрическими окружностями плафонов и яркий, ядовито-зеленый ковер — густой и топкий, как мох на болоте. В глубине кабинета — похожий на полумесяц стол с тремя столиками-ответвлениями для заседаний и во главе стола — совершенно незаметный в этом просторном помещении человек в скромном черном костюмчике, такой же черный галстук-селедка и простенькая бумажная рубашка. Человек сидел, положив тонкие, слабые пальцы на подлокотники тяжелого старинного кресла красного дерева с готической спинкой, будто нарочито выбивающегося из кричащей композиции интерьера модерн.
Прошин всмотрелся в молодое, энергичное лицо шефа фирмы, здоровое, розовое, без морщин — лицо некурящего, свято соблюдающего режим человека. На вид тому вполне можно было бы дать лет сорок, если бы не усталые, выцветшие глаза и абсолютно седые волосы.
Он резко встал, сухой, подвижный, стройный, и шагнул к Прошину. В каждом его движении: повороте головы, протянутой руке — чувствовалась непоколебимая и очень естественная уверенность.
— Рад, — произнес он по-русски. — Мы вас давно ждем. Меня зовут Кларк. — Голос его был несколько высоковат, и, может, поэтому, несмотря на правильность произношения, в нем слышался какой-то механический акцент.
— Му name is Proshin, — представился в свою очередь Прошин с учтивейшей улыбкой. — We’re glad of your kind invitation and we hope that our acquaintance with your production technology will contribute to our future research.
[7]
— Вы чудесно говорите по-английски. Чудесно. — Кларк прищурился. — Вы были в нашей стране раньше?
— Только проездом. Я около года жил в США. Проходил стажировку.
— Значит, не проездом, а пролетом, так?
— Сдается, что русский вы знаете не хуже меня.
— О, так я же кончал ваш университет! — Кларк возвратился в кресло. — Правда, это было давно, очень давно… Вы к нам надолго?
— Недели на две, — осторожно ответил Прошин. — Но, если возникнут какие-либо вопросы, могу и задержаться. При условии, конечно, что это не будет в тягость вам.
— Ваше пребывание здесь оплачивает ваше государство, — с добродушнейшим видом сказал Кларк. — Нам не в тягость.
«Ох уж мне эти капиталисты», — вздохнул про себя Прошин.
— Теперь относительно отеля. — Кларк подумал. — Есть маленькое предложение. Вы можете не тратить деньги, а поселиться в моем доме. У меня большой загородный дом в десяти километрах отсюда. Очень большой и… — он грустно улыбнулся, — очень пустой. Комнату вам… как это… отведем.
— Я страшно не люблю долгов, — сказал Прошин. — Они отравляют жизнь обеим сторонам: и дающей и берущей.
— Никаких долгов. — Кларк выпятил губу. — Вы мне заплатите. Натурой… да? — интересными беседами на русском языке. Я необыкновенно люблю русский язык. А интересные беседы еще больше.
— К вашим услугам… — пожал плечами Прошин. — Это, правда, довольно дешевая плата.
— Это очень высокая плата, — заметил Кларк. — И редко с кого удается ее стянуть. Запомните, мой друг: интеллектуальные наслаждения — самые дорогие, приятные и благородные. А потом, — он хлопнул себя ладонью по седой голове, — что мне, кроме них, остается?
Отпуск Бегунов брал под конец зимы, каждый февраль с рюкзаком и лыжами уезжая на Кавказ. И часто в пекле повседневных институтских забот представлялся ему тот чарующий миг, когда самолет, холодно блестя крылом, заходит на посадку, а вдали, белеет двухголовый Эльбрус.
Ничто на свете не поражало его сильнее, чем гордая, жестокая красота гор — красота бездн и высот.
Часами он мог стоять на вершине, любуясь изломами скал, зелеными нитями рек на голубых, нестерпимо сияющих снежных пространствах, мшистыми пятнами сосновых чащоб, наползающих на подножья; и, проникнувшись откровением этого застывшего буйства природы, вдохнув свежий до боли в легких воздух, ринуться вниз скользящей тенью в вихре морозной пыли, горящей роем мелких алмазов. А ночь в горах! Не оторвать глаз от неба, высокого, в мохнатых колючках звезд, — не тех тусклых городских точечек в дымной черноте над домами, а других: до жути огромных, с бесовским, таинственным блеском. И забываешь про спектры их излучения и прочую научную чепуху, а просто смотришь… и понимаешь: господи! — ведь живем-то на крохотном шарике, непонятно как висящем в непонятной бездне. И вверх бездна, и вниз бездна; всюду — бездна.
С балкона, задрав голову, он смотрел на гудевшее успокоенной ночной тишиной поднебесье, пока не закружилась голова и не заныла шея. Затем перевел взгляд в глубь номера. Андрей уже вернулся с источника: на столе стояла трехлитровая банка нарзана. Разделавшись с вмененной ему обязанностью — «хождением по воды», теперь тот валялся на кровати, увлеченно шурша страницами початого, разрезанного охотничьим ножом французского детектива. Таня сидела в кресле, вязала. Бегунов вошел, налил стакан, с наслаждением глотнул кислой, холодной воды, ничем не похожей на обычную магазинно-бутылочную минералку.
— Завидую Лешке. — Андрей отложил книгу, вытянулся, мечтательно уставившись в потолок. — Человек в Европе… Кстати, — он поискал глазами сигареты, — дошли слухи, что некоторые влиятельные лица отказывают ему в помощи с диссертацией…
— Потому что влиятельные лица не желают за себя краснеть, — мгновенно отреагировал Бегунов.
— Так. — Андрей приподнялся, подтянув колени к подбородку. — Понимаю. Что дороже репутации, да? Но только половина из тех, кто будет на ученом совете, Михаил Васильевич, пропустили уйму такого хлама. Всем до лампочки!
— А мне — нет. — Бегунов угрюмо взглянул в стакан, допил…
— Боже мой! — подала голос Таня. — Алексей — прекрасный организатор, но пока не имеет веса. Естественно: вершить международные научные работы, когда ты кандидат, — одно, и совсем другое, когда ты доктор. С ним же охотнее будут иметь дело. Потом, сейчас такое время.
