— Да какое время! — взорвался Бегунов. — Сейчас все, кому не лень, валят на время! Тоже — козел отпущения! А время, кстати говоря, замечательное! Время побед в космосе, в медицине и — в психологии человеческой! Время, когда надо кончать с этой безответственностью, блатом… Время!
— Побед? — хохотнул Андрей. — Робких шажков, вы же в курсе… А насчет Лешки Таня права. Стань он доктором, отдача от него была бы колоссальная. Как от миномета. Да пусть защитится, пусть выбьется в люди. Врагов у него к тому же достаточно: кое-кто, простите, в курсе ваших отношений… зависть… И уйдите вы на пенсию — эта свора с рычанием на него кинется. А докторская — солидный пистолет.
— Какие враги?! Все, кого я лично знаю у нас в институте, глубоко порядочные люди. Почти… все.
— Одно из двух. — Андрей бросил книгу на стол. — Или вы не видите жизнь за своей академической броней, или…
— Поверьте мне, — уже без накала приняла эстафету Таня. — Я ведь тоже, по сути, в НИИ и тоже в курсе, сколько злопыхателей у тех, кто занимается работой, связанной с поездками. До ваших кабинетов просто не доходят шум и вопли некоторых схваток.
— Схваток… Было бы из-за чего.
— Так ведь и есть! — провозгласил Андрей, вставая. — Шмотье, чеки — это в плане материальном — и приятное разнообразие в плане общефилософском. Очень прозрачно. Те, которые не академики, а их большинство, понимают такое дело без объяснений.
— Шмотье! — передразнил Бегунов.
— Вас шокирует лексика?
— Именно. Заметим: дипломата и как бы даже интеллигента.
— Интеллигента? — переспросил Андрей. — Ха. Да что он значит, интеллигент этот, знающий три языка и умеющий бесшумно чихать? Вы были на войне. Много там стоили такие качества? А? Я же считаю: внутренняя культура подразумевает также и глубокое знание бескультурья… Тогда интеллигент — человек. Иначе — бесхребетная, жалкая улитка.
— Я бы мечтал, чтобы Алексей был жалкой, бесхребетной улиткой, — ответил Бегунов. — А он, к сожалению, напоминает мне… пантеру.
— Чудная киска… — развела руками Таня, улыбаясь.
— Чудная… Слава богу, что пока в наморднике. И снять намордник — дело ответственное.
— Да полно вам! — Андрей поднялся, открыл балконную дверь, плюнул в темень. — Прямо-таки вечер аллегорий! Пантера, киска… Что он не агнец, это и так ясно. Но ведь сейчас такие и котируются… Время!
Морозный туман поднимался от земли, застилая небо. Было тихо и сыро. Кисло пахло жженым углем. Корявые ветви деревьев, как изможденные руки, молитвенно устремлялись вверх.
Кларк шагал по асфальтовой дорожке, одетый в строгое длинное пальто, и говорил Прошину:
— Согласитесь, у нас на Западе нет потолков. А человек тоскует, видя потолок над головой. Человеку надо видеть небо. И звезду, к которой лежит его путь. Пусть умом он и понимает, что ее не достигнуть, но он видит ее, и ему спокойно.
— Звезду какой величины и яркости?
— На выбор. Хотя бы — финансового благоденствия. Когда имеешь достаточно материальных ценностей, о ценностях духовных рассуждается спокойнее и приятнее. Не отвлекаешься на мелочи.
— В общем, конечно, — согласился Прошин. — Но если представить жизнь в системе координат икс-ноль-игрек, кривые вашего благополучия растут в интервале: ноль — бесконечность. У нас же ноля нет. То есть умереть от голода…
— Здесь тоже не Африка и не Азия, — сказал Кларк. — Так что оставим ноль. А вот бесконечности у вас нет. У вас предел, барьер, за который не вы… скакнешь…
— Ну почему же? Есть свободные электроны…
— О, интересно… — Кларк обернулся. — Уж не вы ли? Хотя нет, вы… нет! Вы не цените деньги. А люди, у которых они есть, ценят их. Вчера вы купили себе рубашку. Она стоит столько, сколько стоит мое пальто! — Кларк приподнял полу. — А я ношу его уже пятнадцать лет! Надо обновить подкладку.
— Я покупаю только первосортные вещи.
— Первосортные вещи! Вас просто не приучали к бережливости и не внушали мыслей о черном дне. Меня, например, воспитывали другим путем. Когда мне исполнилось девять лет, мой отец, а он был состоятельный человек, уверяю вас, послал меня учиться в закрытый коллеж, во Францию. Это обычай хорошей буржуазной семьи; мальчик должен привыкать к жизни, к людям, воспитываясь вне родительского крова. Так вот: я учился во Франции семь лет, и вы знаете, сколько денег он присылал мне на карманные расходы? Три фунта в день ангела и пять — на Рождество. Ни пенсом больше. Он поступал, как очень мудрый и как это… дальновидный! — джентльмен. Он добивался, чтобы я усвоил принцип богатого человека: деньги надо тратить по-крупному… да. И не растрачиваться на чепуху. Капитал — это нечто целое. И взять из миллиона фунтов фунт — все равно что… вытащить клавишу из рояля! Так вот. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я не задумываясь — повторяю — не задумываясь! — купил на все свои сбережения акции. Не машину, не прочие маленькие удовольствия, а акции! И эта юношеская покупка принесла мне в дальнейшем пятьдесят тысяч дохода. Теперь я мог купить машину. Впрочем, все это идет от того, что у нас деньги вкладывают в дело, а у вас это — бумага. Конечно, на нее что-то купить и можно, но я слышал, что у вас не очень продаются удобные, как это… стоящие вещи. У вас есть икра, водка, мех… э…
Прошин захохотал:
— У нас можно купить любые ваши стоящие вещи. Имелась бы только эта вот самая бумага.
— Вы хотите сказать, — Кларк наклонился, подняв с дорожки обломанный сук, — что у вас — проблема со спекуляцией? — Он швырнул сук в туман, через ограду. — Впрочем, очевидно. Только конкуренция рождает качество, технологию и изобилие. И еще: рациональное использование всего, бережливость, контроль и учет.
— Для нас это тоже истины, — сказал Прошин. — Может, не до конца осознаные, но по витку спирали мы все равно ушли дальше. Вы там, сзади.
— Спираль — не аксиома, — отозвался Кларк. — Но пусть будет спираль. Витки-то повторяются… — Он повращал пальцем в воздухе. — Вы еще покрутитесь и выйдете на повторный — капитализм. Может, с другим названием, но по сути — аналогичным.
— Невозможное дело, — сказал Прошин. — У нас имеется перспектива. А при ее наличии деградация исключена. Далее. Мы ставим большой эксперимент. Слишком большой, чтобы его заранее обрекать на провал. У нас не рай, да. Но вместе с тем безработица или организованная уголовщина…
— Все верно, — перебил Кларк. — У нас тоже масса неприятностей, проистекающих от конкретного образа жизни. Масса! И мне нравится, что мы говорим о них без обывательского критиканства. Вы не обливаете нас грязью, и я не перемываю вам кости, — хорошо я сказал, да? — предоставляя подобное профессионалам. Но все-таки я уверен: наш строй оптимальнее. И мы докажем это. Не пропагандой, не силой, не увертками, а делом. Я уверен.
— Прошу прощения, — Прошин ковырял ботинком вмерзшую в землю листву, — но одно дело говорить «докажем», и другое — доказать на деле… У нас идет пустой разговор. Мы не знаем положения вещей в общем и в частности. Не знаем глобала.
