Пом. директора по режиму предложил упомянутому руководителю подняться для всеобщего и лучшего обозрения. Прошин, чувствуя себя дураком, привстал.
— Мы собрались здесь для того, чтобы поднять вопрос о нарушениях нашим начальником как трудовой дисциплины, так и закона, — сказал Лукьянов заученно.
Прошин попытался обмерить его удивленно-насмешливым взглядом.
— Да-да, я отвечаю за свои слова. И сейчас изложу все в более популярной форме.
— Уж пожалуйста, — вставил Прошин.
— Во-первых. На работу он является нерегулярно, приезжает, когда выспится… Когда выспится, тогда и… Много раз он ремонтировал в лаборатории бытовую радиоаппаратуру. Детали, сами понимаете… Что же касается автомобиля — с понятием «госавтосервис» он вообще не знаком. Однако и это не главное. Недавно мы обнаружили, что у нас списаны многие ценные материалы, оборудование; списаны в порядке проведения разработок и экспериментов. А экспериментов подобных не было! Все — миф!
У Прошина заломило в груди от страха, и он захлебнулся вязкой слюной.
Он уже и думать забыл об этих «подарочках» институтам, ведущим международные работы и постоянно включающим в план поездок его как консультанта.
— Общая сумма списанного огромна, — заключил Лукьянов. — Тысячи. Впрочем, вот документы… — Он положил на стол папку.
— Что?… — вытянув шею, переспросил секретарь парткома и выронил карандаш.
Карандаш покатился, щелкая гранями по полированной глади стола. Наступившая тишина была пронизана этим размеренным, деловитым пощелкиванием… Около края карандаш задержался, а потом полетел вниз.
«Вот и все, — сказал себе Прошин с непонятным каким-то облегчением. — Карты на стол, конец игры. Она была шулерской, неинтересной, да и ненужной». И отчетливо представил, как вскоре лишится всего. Теперь, если не отдадут под суд, то большее, на что можно рассчитывать, — должность мастера в телеателье. Да и для такой профессии у него, наверное, не хватит квалификации. Он ведь умеет лишь властвовать, обобщать…
— Далее. — Лукьянов указал на коробку замка, пояснил тоном экскурсовода: — Перед вами корпус универсального электронного замка. Такие замки мастерская изготовляла десятками. К сожалению, доказательно можно говорить о производстве лишь двадцати семи штук. Но, если учесть, что стоимость каждого замка пятьдесят рублей, — это с гарантией! — то с помощью простой арифметики… Короче. Мы не желаем работать с человеком, а тем более под руководством человека, совершающего хищения, не любящего работу и избегающего ее, ищущего выгоду и наживу! — закончил Лукьянов.
Чукавин смотрел на него преданными глазами. Воронина, опустив голову, молчала. Начальник мастерской со свистом вздыхал и огорченно хлопал руками, как пингвин крыльями. Он соблюдал политику нейтралитета.
По наступившему молчанию Прошин понял: слово предоставляется ему. Он не особенно задумывался над сочинением оправданий, препоручив все это Второму. А сам он, Прошин, сжался, пропал, перенесся куда-то далеко-далеко, откуда все прекрасно виделось и слышалось, но где никто не видел и не слышал его. Он юркнул в обитель Второго, удобную и тихую, как наблюдательный отсек с узкой бойницей в крепостной башне. А Второй кинулся в драку. Второй сказал:
— Я начну с того, что назову все сказанное здесь грязной — я повторяю! — грязной клеветой. Я запомнил все пункты этого устного пасквиля и все эти пункты немедленно разобью! Но сначала хочу сказать, что Лукьянов…
— Товарищ Лукьянов, — монотонно поправил его секретарь.
— …что он уже давно создает в лаборатории этакую оппозицию, коей командует. Его желание вступить на мое место известно всем, но желать можно всяко, а вот путь к осуществлению желания он выбрал скользкий и темный — путь инсинуаций и клеветы!
Второй актерствовал превосходно, перебирая интонации, как искусный арфист струны. Он тяжело дышал, и голос его был прерывист, взволнован, каким и надлежало быть у незаслуженно обиженного правдолюбца.
— Все сказанное я воспринимаю как обвинение в воровстве… да! — еле выдохнул Второй. — А между тем это законно… — Тут лицо Прошина побелело, и он медленно осел в кресло.
«Доканчивай спектакль сам», — брезгливо проронил Второй и вышвырнул Прошина — из такого замечательного уголка! — на поле битвы…
Прошин провел ладонью по лбу, стерев влажный холод испарины. Сердечный припадок был просимулирован довольно лихо.
— Сейчас… — прошептал он, действительно приходя в себя. — Сейчас… пройдет.
Сквозь щелочки еле прикрытых глаз он видел заботливое лицо пом. по режиму; секретарь парткома недружелюбно глянул в сторону растерянного Лукьянова и тоже наклонился к Прошину.
— Вам… плохо? — спросил с примесью недоверия.
— Я… — В глазах Прошина застыли слезы. — Какая ложь! Я представлю документы…
С секретарем наушничал Мухов.
«А он-то откуда возник? — изумился Прошин. — Тоже с ними?»
— Мы продолжим обсуждение этого вопроса завтра… точнее — в понедельник, — кивнув Мухову, объявил секретарь. — А сейчас… заседание объявляю закрытым.
Прошина кто-то сильно дернул за рукав, и он увидел перед собой бесстрастную физиономию Мухова.
— Я… провожу вас, — сказал тот.
Прошин с сомнамбулическим видом встал и, опершись на руку инженера, последовал за ним. Он шел, едва переставляя ноги, как тяжелобольной, не в силах освободиться из плена роли и мысленно сравнивая себя со спринтером, вырвавшимся за ленточку, но не сбавившим темпа и после финиша. Он уже настолько вошел в образ, что действительно чувствовал себя жертвой подлейшей интриги.
— А вот кривляться, пожалуй, хватит, — мягко сказал Мухов. — Противно… это.
— Инерция, — объяснил Прошин. — Ты что там плел секретарю?
— Я сказал: человеку плохо, пусть оклемается, успокоится и потом расскажет обо всем как есть на самом деле.
_ Спасибо, — с неподдельной благодарностью сказал Пролил. — От кого, от кого, но от тебя не ожидал. Ты знаешь… я ведь на тебя поставил. И не проиграл, как вижу. Спасибо.
— Не за что. — Мухов смотрел куда-то вдаль. — Тем более что проиграл… Противен ты мне, Леша.
— Вот как? — сощурился Прошин. — А я-то уже собирался растрогаться… Ну-ка, поясни.
— Ну да а что тут пояснять? Во-первых, привет от Оли…
— От какой?
— От моей жены.
Прошина осенило:
«Во-от он каков, новый ее супруг! Отец ее второго ребенка. И моего… сына…»
— Зачем же ты… помог… — пробормотал Прошин. — И вообще…
— Помог? — удивился тот. — Окстись! Лишний вздох перед смертью — это разве помощь? А что касается «вообще», то я наблюдал, сравнивал. И пришел к выводу, что Оля очень своевременно порвала с тобой. Нехорошо тебе, да? — улыбнулся он.
