«Этот Поляков действительно задавил меня, — подумал он с неприязнью. — Скоро начну говорить его голосом…»
— Ты знаешь, — сказал Сергей, вставая, — я пойду…
— Сейчас, — ответил Прошин, точно закинув порожнюю банку в сумку. — Одна просьба, ладно? Поединок. Маленькая схватка. И уйдем вместе.
Сергей принял стойку. Прошин тотчас же ухватил его за рукав и за плечо кимоно. Победить Глинского для него, мастера спорта, труда не составляло, и так называемая схватка была игрой кошки с мышью.
Он топтался на соломе татами, изредка пугал Глинского имитирующими подсечку выпадами ноги, с досадой уясняя: ничего не вышло, Сергей утерян, и клешни тех убеждений, которыми он пытался удержать первого и последнего друга, и на этот раз щелкнули, ухватив пустоту. «Я был грязной ступенькой для него, — думал он. — Ступенькой, на которую надо шагнуть, чтобы, оттолкнувшись, рвануть на чистую, повыше… Но подошвы-то у тебя грязные! Грязные, чистоплюй, маменькин сынок, взращенный в семейке полуинтеллигентных обывателей! И не отмыть их тебе!»
Ярость бичом полоснула Прошина: защекотало в носу, свело скулы… И вдруг от подсечки Глинского колено его пронзила боль, ковер ушел из-под ног, и только в последний миг, уже в падении, он переменил захват и, перекинув ворот противника вокруг шеи, провел «удушение».
Они повалились на ковер вместе. Прошин, сжав зубы так, что шумело в ушах, мертво держал воротник, сдавливая Глинскому предплечьем сонную артерию.
— Пу… сс… ти, — прохрипел тот, кося страдальчески застывшими глазами.
Прошин словно вынырнул в действительность. С трудом разжал белые, онемевшие пальцы. Какое-то затмение. Несколько секунд — и он бы задушил…
Растирая горло, опоясанное багровым рубцом, Глинский тяжело привстал. Ноги его не слушались.
— Извини, — бормотал Прошин. — Я не хотел… я… Я же сразу отпустил.
Сергей, оторопело крутя головой, отправился в раздевалку.
— А бассейн? — крикнул Прошин. — Слышишь? А баня?
Тот остановился. Сказал почти неслышным, сломанным голосом:
— Я… пойду. Прощай. Я… поеду с Наташей?
— Не знаю, — отвернулся Прошин.
Выждав время, он поплелся в сауну. Настроение было мерзким, ушибленное колено ныло, и, машинально вытирая пот с лица, он долго сидел в каленом пару на горячей скамье, определяя себя: «Отталкивающий, ущербный тип; злобный, паршивый ублюдок… А в чем ущербный? И чем отталкивающий?..»
«Не бери в голову, — увещевал Второй. — Или вот что. Запутайся вконец. Чтоб надоело. И плюнь. Ага? Помочь? Может, ты и не Серегу сегодня душил — себя?..»
На телетрубку Прошин ухнул тысячу рублей. Денег было жаль, но иного способа убедить Полякова в своей перспективности не нашлось. Делал Прошин этот подарок так, будто изнывал от избытка подобного барахла, а сам настороженно отслеживал: клюнуло, нет? Клюнуло: глаза Полякова восхищенно расширились…
Прошину стало как-то неудобно и странно: что-что, но такой безоглядной доверчивости он в своем компаньоне не предполагал, хотя не раз убеждался: самые легковерные люди — это, как ни парадоксально, жулики. Неудобство однако, было недолгим: в борьбу с совестью вступил Второй и, как всегда, быстренько ее нокаутировал. В чем-то Второй был прав. Прохвост, надувающий прохвоста и сострадающий при этом жертве, смешон, а пресловутое джентльменство между негодяями — липа. Пусть уж все будет по правде…
Встретились они у Леонида Мартыновича дома. По случаю июньской жары, тот поднял портьеры, и комнату заполнило солнце; тополиный пух летел с улицы, путался в волосах.
— А я только что от мамы… — делился Поляков. — Знаешь, приехал в старый дом, где вырос, и ощутил: родина — здесь; она — этот дом, эта квартира… Смотрю с балкончика: ребятишки мяч гоняют, там, где я когда-то… Запахи детства, щемящая грусть по ушедшему; я чувствовал себя добрым, мудрым…
— Тебя Пегас лягнул копытом, старик.
— Ну, конечно, — покорно огорчился Поляков. — Тебе все бы опошлить. Жалкий циник. — Его внимание привлек перстень Прошина, блеснувший бриллиантом. — Хе, — он протянул руку, — что за кольцо царя Соломона? Бижутерийка?
— Чего? — оскорбился Прошин, стягивая перстень. — На, глянь!
— Резьба по золоту, — констатировал Поляков. — А пробы нет…
— Эта штучка, — не то чтобы хвастливо, но веско сказал Прошин, — украшала перст Бориса Федоровича Годунова. Конечно, вы в большом неверии, сэр…
— Естественно, — согласился Поляков. — Но все равно я готов купить…
— Ты расторопный малый.
— Н-да, — цокнул тот, с сожалением возвращая перстень. — Какофония ассоциаций. Смотрю и думаю: какая мы чушь! Сколько поколений сменилось, от костей тех, кто видел это колечко, и прах не остался, а колечку хоть бы хны! И ведь пройдет время, кто-то скажет: эта штучка украшала перст Лешки Прошина, а от Лешки — труха…
— Мы как пылинки в лучике света, — в тон ему подтвердил Алексей. — Врываемся в него из тьмы, покрутимся в нем и снова во тьму.
— Пегас долбанул и тебя, — заметил Поляков. — Кстати, как насчет стихосложения: ты не пробовал?
— Я прозаик, — ответил Прошин, вытаскивая из портфеля рукопись докторской. — Вот, можешь прочесть…
— Записки сумасшедшего? — Поляков, усмехаясь, достал очки. Увидев заголовок, поскучнел. Начал читать. Через час, недоуменно пялясь на Прошина поверх очков, сказал: — Этот манускрипт годится только для того, чтобы оклеить им дачный сортир. У тебя есть дача? Кое-что симпатично, да. Но в целом — бижутерийка, рассчитанная на вкус папуаса. Ты что, Леша?
— Я приехал на консультацию к чужому дяде или… к дяде родному?
— Ну понятно, — сказал Поляков. — Тебе нужно придать этому хламу глубокий прикладной смысл. Или его видимость. Но сложно… — Он взглянул на телетрубку. — Ореол так называемой практической ценности возводится на твои труды с ба-альшими потугами. Разве что вытянуть диссертэйшн на использование в микроэлектронике?
— О том и речь.
— Ага… Тогда так. Я ее допишу…
— Защита должна состояться до октября!
— Знаю, говорил… Ну-с, за диссертацию, студент, ставлю вам «два». Изделие топорное. Благо с радиофизикой тут все изящно, и остается это изящество выпятить на фоне дебрей микроэлектроники. Прикидываем силы. Один оппонент, курирующий главный пункт — прикладную целесообразность, у тебя есть. — Он раскланялся. — Узнаете, да? Второй тоже имеется. Такой… уставший от жизни. Все до фонаря. Третий…
— Третий — Таланов, — перебил Прошин. — Мимо него не проедешь. А он-то как раз и может испоганить всю малину. Мужик он — у-у! Как говорится, глаза к темноте привыкшие, все различают. К тому же микроэлектроника — его конек-горбунок.
— Все? — с невыразимым презрением спросил Поляков. — Все. Слушай сюда. Не тот уровень по сравнению со мной. У него микроэлектроника — хобби, а я профессионал. И вообще… проф. И дело будет происходить так. Я придаю чертам благородного своего лица глубокомысленную строгость и объявляю: дессертация имеет прикладное значение в области микросхем. Затем ты объясняешь, каким именно образом так получилось. Объяснения я напишу. Такое заверну — сам не опровергну. Но сначала буду тебя щипать. Всю защиту вставлять палки в колеса. Понимаешь, ты должен отстреляться с блеском! Я — жуткий вопрос, ты — остроумный ответ. Короче, готовим пьесу для двух актеров.
